Ваше благородие
Шрифт:
— Но ведь такая бомбардировка не исключает… случайных жертв среди мирного населения… — вставил Молодой. — Не хотелось бы, знаете ли… Все-таки, воссоединение есть воссоединение. Крайние методы… крайне нежелательны.
— Есть возможность избежать этого, — сказал Пренеприятнейший. — В нашем распоряжении находятся лидеры Зоны Восточного Средиземноморья, деятели парламента и правительства этой страны. В том числе — и небезызвестный Андрей Лучников. Если бы он согласился выступить по телевидению с обращением к народу Восточного Средиземноморья и дать от нашего имени гарантии…
— Последний доклад, который вы нам представляли — там, кажется, Лучников был упомянут? — спросил Окающий.
— Так точно! — отрапортовал Пренеприятнейший.
— И там было сказано, что народ… Восточного Средиземноморья не будет сопротивляться? — ядовито спросил Маршал.
— Такого там не было сказано, — заявил Пренеприятнейший. — А если и было, то говорилось это, опять же, со слов Лучникова. Давайте послушаем его самого.
— Пригласите, — кивнул Окающий.
— Слушайте меня сейчас, — сказал Сергеев, когда они шагали по просторному коридору, — и слушайте внимательно. От этого зависит множество человеческих жизней. В первую очередь — вашего товарища Вадима Востокова. Имейте в виду, счет для него пошел уже на часы, и если вы не сделаете все как надо… Что бы вам ни предлагали — не соглашайтесь! Будут угрожать, уговаривать, настаивать — не соглашайтесь. Иначе конец Востокову, конец — хотя вам это безразлично — мне, конец многим крымцам — и военным, и невоенным, конец всему.
Дверь открылась.
— Добрый день, товарищ Лучников, — сказал Окающий. — Мы рады вас видеть и приветствовать в вашем лице народ Восточного Средиземноморья, пожелавший порвать с капиталистическим прошлым и идти в светлое будущее плечом к плечу…
— На гавно, — вставил внезапно проснувшийся Генеральный. Все обмерли.
— Гу! — продолжил Генеральный.
— Нога в ногу, — поддержал Окающий (все с облегчением вздохнули). — Но возникли некоторые проблемы с отдельными воинскими подразделениями, которые не хотят признавать Советскую Власть. Если я не ошибаюсь, Марлен Михайлович Кузенков именно с ваших слов писал о том, что присоединение будет мирным?
Лучников молчал.
Пренеприятнейший становился все неприятнее и неприятнее. Он как-то странно ерзал, и смотрел на Луча кислотным взглядом. Зато его референт или помощник — ого, еще один знакомец! Тот самый, «Банный» — он был, как будто спокоен и даже доволен.
— Ну, так почему же они сопротивляются? — раздраженно спросил Пренеприятнейший. — Ведь все ж уже было решено, вы сами согласились присоединиться…
— Где договор о присоединении? — спросил Лучников. — Кто подписал его с вашей стороны? Кто — с нашей? Кто гарантировал нам соблюдение Советской Конституции?
— А, вот вы о чем! — протянул Окающий. — Ну, так это недолго. Это мы быстро… Если дело только в том, чтоб подписать договор…
— Подотритесь своим договором, — бросил Луч. — Хотите быть честными задним числом? Не получится.
— Как вы здесь разговариваете! — заорал Пренеприятнейший. — Здесь вам что, бардак?
— Я бы
Собрание возбужденно зашумело. Но тут Замкнутый легонько откашлялся, и все стихли.
— С гражданином Лучниковым все ясно, — сказал он. — Можно его увести. Если ему все равно, сколько случайных жертв будет среди мирных жителей, он нас не интересует…
Глаза Замкнутого смотрели из кожистых складок, не мигая, и этот игуаний взгляд превращал вино в уксус. Лучников с трудом выдержал этот взор, и нашел в себе силы сказать:
— Нет.
Замкнутый сделал легкую отмашку рукой, не удостоив его более ни словом.
Видное лицо владело собой так, как полагалось владеть собой члену Политбюро. И все же холодные мурашки бегали у него между лопатками, а под ложечкой отчаянно сосало. Получилось, думал он, Господи, ети его мать, получилось! Война таки началась, и Маршал с Пренеприятнейшим огребли первую порцию недовольства — надо сказать, довольно щедрую. Более того, ГРУшники уже напали на след, и надо его запутать. Обрубить концы. Вывести из игры тех, кто слишком много знает — Востокова и Сергеева.
— Да-а, хорош фрукт этот ваш Лучников, — протянул Замкнутый. — прямо Врангель какой-то. А вы нам его представляли как прогрессивного человека…
— Будем надеяться, что хотя бы товарищ Игнатьев не подкачает, — вздохнул Молодой.
— Главное, чего паниковать-то? — спросил Пренеприятнейший. — Четыре тыщи бандитов, эка невидаль. Да мы их в два счета по стенке размажем. Правильно, товарищ Маршал?
— Только имейте в виду, — сказал Замкнутый, — Что у нас тут, оказывается, есть и внутренний противник. Расселся прямо под носом, на ЦТ. А кое-кто (многозначительный взгляд на Пренеприятнейшего) его прозевал. Ну да ладно. Решаем с этой бомбардировкой — кто «за»?
Руки одна за другой поднимались над столом. Рубленая ладонь Пренеприятнейшего, пухлая ладошка Молодого, морщинистая длань Скрытного, теперь очередь его, Видного Лица, затем — костлявая лапа Замкнутого и дальше, дальше…
Единогласно!
14. ГРУ
— Разведчик либо сдается сразу, либо не сдается вовсе…
30 апреля 1980 года, Симферополь, 9-30
Капитан Верещагин умер и попал в ад.
Ад был шумным и железным, он тарахтел и вибрировал, и каждая рана, до последней ссадины, отзывалась на эту тряску.
Ощущения как-то разбежались с реальностью, и он все не мог вспомнить, откуда онслетел, что так побился и ободрался, и если он находится в госпитальной палатке, то где, черт возьми, Шэм — надо сказать ребятам, чтобы они нашли его…
Трясло и болтало, ревело и стрекотало над головой. Он не в аду и не в палатке, а в вертолете…