Ваше благородие
Шрифт:
— Полковник, я немного задержусь, — Флэннеган выглядел довольным. — Подождите меня на террасе, я скоро присоединюсь к вам.
— Бросьте! Это все дохлый номер: есть такие люди, которым плевать на весь свет, главное, чтобы ручки остались чистенькими. — Верещагин чувствовал себя так, будто совершил марш-бросок и выдержал спарринг.
— Я прошу у вас десять минут.
— Заметано, — Артем вышел на террасу, спустился в патио, обогнул бассейн и оказался у калитки в сад, откуда открывался вид на бухту и склоны Святой Горы.
Так вот, где ты вырос, Гражданин Кейн. Вот, где ты вынашивал
Невнятным бормотанием через фильтр раздвижной стены доносился разговор. Сейчас Флэннеган его дожмет. Арт нащупал в кармане офицерскую книжку. Флэннеган дожмет кого угодно…
Сзади послышались шаги и сопение, пахнуло табачным дымом. Мальчишка нетренированный, да еще и курит.
— Извините, сэр, — начал он.
— Я тебе не сэр, так меня могут называть только подчиненные. А это право надо заработать.
— Я… не знаю, как к вам обратиться. Я просто подумал: нужно, чтобы вы дождались утра. Ночью по этой дороге не езда, а раз с вами будет Виктор Степанович…
— А он что, будет с нами?
— Да, он только что мне сказал, что возвращается в Симфи. Но не сейчас. В семь утра. Ваш осваговец сказал, что вы не очень торопитесь. Вы разрешаете им остаться до семи?
Верещагин удушил свой смех в колыбели.
— До семи — разрешаю.
— А где вы будете спать?
— Где скажешь, Антон. Ты здесь хозяин.
— Здесь хозяин — папа, — мальчишка помрачнел. — Пойдемте…
Завтрак был самый простой: сваренное вкрутую яйцо и стакан молока. Хлеба в доме не было, поэтому Памела хрустела корнфлексом. Детеныш лежал у нее на животе, растопырившись лягушонком. Антон изображал в дверях кариатиду.
Арт наблюдал за этой мизансценой сквозь стекла веранды, цедя молоко из толстозадого стакана для виски и слушал, как в одном из закоулков его души, поджав хвост, скулит одиночество.
Что ж ты стоишь столбом, белобрысый балбес, подойди к ней и возьми кроху. Что у тебя за мина на лице, ты же должен быть счастлив, дурашка, ты должен с ума сходить от того, что сумел обмануть смерть, сумел протянуть руку через порог, сотворил единственное чудо, которое по-настоящему доступно человеку. Прикоснись к нему.
Памела подняла голову и улыбнулась своему мужу, отцу ее ребенка. Все-таки мальчик, ужасный мальчик, по-мальчишески ревнующий к другому мальчику… Ну, наконец-то! Оставил свой косяк, сел напротив, принял ребенка на грудь. Все-таки небезнадежный паренек. Просто от легкой жизни слишком поздно взрослеют мальчики из хороших врэвакуантских семей.
И тут Верещагин подумал о том, о чем не мог не подумать, о чем думал за последнее время не раз, и о чем предпочитал не думать вообще, потому что мысли эти саднили куда сильнее, чем все швы, вместе взятые.
Каховка. Какое странное совпадение: мы оба, примерно в одно время, в Каховке. Только у нас все по-разному, потому что ее Каховка настоящая, и огонь, и смерть там настоящие…
— Вчера вы попрекали меня этими
— Да, — ответил Верещагин. — И помоги Бог нам всем.
Флэннеган говорил по телефону в гостиной. Вернее, говорил кто-то на другом конце провода, а Флэннеган слушал. Артем прошел через столовую в кухню и налил себе еще молока. Хуа неодобрительно наблюдал за ним, потом исчез — в кухню вошел Антон.
— Можно поговорить с вами? — тихо спросил он.
— Говори.
Они вышли к бассейну.
— Возьмите меня с собой, — попросил парнишка.
Верещагин быстро прикинул, резервист он или нет. Если да — у него могут быть крупные неприятности… Не хотелось бы неприятностей для Антона и Памелы. Ужасно не хотелось бы…
— Ты в резерве? — спросил он, задействовав обертоны, необходимые ротному в повседневной работе с личным составом. — Отвечать быстро и честно!
— Нет… — Антон поежился.
— Точно?
— Точно.
— Тогда расслабься.
— Послушайте, господин полковник! — мальчишка хотел было взять его за рукав, но быстро одумался, натолкнувшись на непроницаемый командирский взгляд. — Я ведь… Я вернулся не просто так! Понимаете, я…
— Понимаю, — Верещагин смягчил тон, — сядь. Подумай еще раз. Если ты резервист, то, конечно, должен ехать с нами. Иначе — трибунал и тюрьма. А если нет, то не валяй дурака, у тебя здесь жена и сын. Не волнуйся, станет жарко — и про тебя вспомним.
Антон упер локти в легкий летний столик, запустил пальцы в шевелюру.
— Я боюсь, — сказал он.
— Все боятся.
— Нет, не все… Памела, она такая… сильная. Она ничего не боится. Я должен быть сильным, понимаете? Я, а не она. А получается, я не знаю, как это делается… Я ничего не знаю и не умею, она обходится без меня… Но хоть что-то я должен сделать! Я думал, что дед побудет с ними, пока я… — он замолчал, подавляя слезы. — Позвонила эта дура, Лидка Нессельроде… Визжала, как резаная… дед умер в каком-то госпитале, а я не знаю, что делать, куда ехать, Господи, зачем я уплывал, зачем вернулся!…
— Угу, — Верещагин откинулся на спинку стула. Потом сказал, как продиктовал:
— Возьми «ровер», спустись в город и купи жратвы, у вас пустой холодильник. Позвони в свой банк, спроси, как у тебя дела. Позвони адвокату, узнай, кто наследует твоему деду. Найди врача, покажи ему Памелу и маленького. Прозвонись всем, кого знаешь, выясни, на каком ты свете. Позвони этой… Нессельроде, узнай, в каком госпитале умер твой дед. Старые газеты дома есть?
Парень потрясенно кивнул.
— Хорошо, просмотри их внимательно, найдешь два-три объявления похоронных контор. Нет, стоп, твой дед — военный в отставке, им должно заниматься наше ведомство… Хотя там, конечно, не до этого (у Верещагина сжалось горло, когда он представил себе, насколько там не до этого). Клуб Белого Воина, вот, что тебе нужно. Позвони туда. Не дрейфь, не боги горшки обжигают.