Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
— Нами всегда правили обезьяны, и наши жалобы — это просто мартышкина болтовня...
— Нет! — Бэрден поразился собственной горячности.— У нас был наш золотой век.— Он показал на портрет Джефферсона над камином.
— Согласен, он был недолог и, как и все человеческое, пошел прахом, и в этом некого винить. Жизнь нами располагает, и ни твои мартышки, ни обезьяны не несут за это ответственности. Добро случается редко, и все тут, хотя большинству из нас нелегко с этим примириться.
— Золотого века никогда не было,— упорствовал Питер.— Золотого века никогда не будет, и сущий идеализм думать, будто мы можем быть другими, нежели есть сейчас,— ликовал Питер в своем отчаянии.
Бэрден вздохнул, это состояние было ему слишком хорошо знакомо.
— Что же, скажем тогда так: были некогда в нашей истории времена, когда несколько влиятельных людей хотели сделать жизнь лучше, в отличие от сегодняшнего дня, когда важны стали только деньги...— Он замолчал и улыбнулся.— Но каково бы ни было положение вещей в прошлом, настоящем или будущем, ты,как и я когда-то, стремишься сделать его лучше. Если бы ты и в самом деле был таким пессимистом, ты не затеял бы издания «Американской мысли» и тебя не занимало бы в данный момент ничего, кроме удовольствий.
— Удовольствия у всех разные,— загадочно отозвался Питер. Долгое время оба молчали. Питер раскачивался в кресле, Бэрден рассматривал портрет Джефферсона. Затем Питер сказал:
— Как вы думаете, почему моя статья о Клее не возымела эффекта? Ведь это была правда, уничтожающая правда.
— Очевидно, не уничтожающая. Во всяком случае, на публику производят впечатление лишь победители.
— Но победители время от времени превращаются в проигравших. Иногда даже садятся за решетку.
— Но сказать, что Клей — фальшивый герой...
— Я это доказал...
— ...значит лишь сбивать с толку людей, которые уже приняли его за того, кем он, по их мнению, является,— за подлинного героя, получившего необычайную рекламу. Важно только это их первое впечатление. А его-то ты и не изменишь, разве что устроишь публичный судебный процесс.
Питер вздохнул, но это было больше похоже на стон. Кресло-качалка трещало под его весом.
— Видимо, я наивен.
— Лучше сказать, ты оптимист. Ты думаешь, что достаточно одной твоей правоты. Так никогда не бывает. Хотя, должен сказать, что, если бы не война в Корее, ты бы, наверное, свалил его. Почему ты его ненавидишь? — Бэрден с нетерпением ждал, что ответит Питер.
— А вы почему?
— Я — нет.— Бэрден говорил правду.
— Но он выжил вас. Вы должны его ненавидеть.
Бэрден пересел на стул и вдруг насторожился, почуяв опасность.
— Откуда ты знаешь?
Но Питер как будто его не слышал.
— Диана полагает, что отец любит Клея больше, чем меня. Но это слишком просто. Я никогда особенно не любил своего отца, и это значит, что я должен был бы радоваться тому, что он связался с Клеем, потому что добром это не кончится.
— Добром ничто не кончается. Ты говоришь, что он выжил меня...
— На самом деле это из-за Инид.— Питер перестал раскачиваться и обхватил руками свои большущие колени; он казался изваянным из камня.— Клей убил ее...
— О...— Бэрден жестом показал, что ему не пристало высказываться о чужих семейных делах.
— Я знаю, она все равно вряд ли бы выжила, но они добили ее.
— А теперь ты хочешь Добить Клея.
— Это было бы только справедливо.
— Так же, как Клей добил меня? — напрямик спросил Бэрден.
— Да.— Питер посмотрел Бэрдену прямо в глаза.— Это та старая история с покупкой земли у индейцев. И чтобы избежать разоблачения, вы вышли из игры.
На письменном столе Бэрдена медная линейка косо пересекла последний номер «Ведомостей конгресса». Ему не понравился угол, и он подвинул линейку так, чтобы она рассекла журнал точно пополам.
— Как ты узнал об этом?
— У меня есть друг в «Трибюн», который при случае дает мне читать статьи до их опубликования. Гарольд Гриффите описал всю сделку. Она уже набрана.
— Почему он пишет об этом теперь, когда я уже оставил политику?
— Он считает, что вы имеете какое-то отношение к тому, что написал я. Он не может нападать на меня из-за отца...
Не в силах сдержаться, Бэрден задал вопрос, который не следовало задавать:
— Тыверишь, что я взял взятку?
— Почему бы и нет? — Питер встал и заговорил вдруг громким голосом: — Если учесть, какие люди вас окружают, непонятно, почему вы должны от них отличаться.
— Кто-то должен.— Голос Бэрдена был еле слышен.
Но Питер его не слушал.
— Добродетели нет ни в ком из нас, сенатор. Мы дикари, и не пытайтесь мне доказывать, что при нем было лучше.— Питер показал на Джефферсона.— Он лгал, надувал, писал прелестную прозу и собирал рецепты, которые хотел силой прописать этой глупой стране, и наконец умер, и на этом все закончилось. И не говорите, что будущее мнение онас имеет какое-то значение, потому что род человеческий умрет в один прекрасный день — отнюдь не преждевременно, и тогда уж, ей-богу, плевать, кто был в этой грязной клетке мартышкой, а кто орангутангом.