Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
Диана вытерла глаза простыней.
— Ты должен встать. Это безнравственно — проводить полдня в постели.
— Но мне надоело стоять. В постели я думаю, планирую, замышляю, даже когда вытираю салфеткой твои глаза.
— Как я ненавижу Клея! — сказала Диана с неожиданной страстью.
Питер задумчиво смотрел на нее, желая понять, что она чувствует на самом деле. И решил ее испытать.
— Я смогу сделать так, что его не выберут.
Диана посмотрела на него красными от слез глазами.
— Должен я это сделать?
— Да.— Категоричность ответа убеждала.
— Я тоже так думаю.— Питер был задумчив.— Это уничтожит моего отца.
Диана улыбнулась ему сквозь слезы:
— А разве ты стремишься к этому?
Питер засмеялся:
— Да, пожалуй, я этого хочу. Лишенный любви отца, я был лишен и его ненависти. Теперь я добьюсь хотя бы этого. Мне жаль его.
— Добьешься. Он любит Клея.— Она встала и подошла к зеркалу.
— Что ты хочешь этим сказать? — Питер подозрительно взглянул на нее.
— Это же совершенно ясно.— Быстрыми движениями она поправила прическу.
— Так же считала и Инид.
— Я не имею в виду — физически. По крайней мере мне так не кажется. Да я в этом и ничего не понимаю. Но, во всяком случае, это неестественно, чтобы один мужчина целиком отдавал себя карьере другого и был готов пожертвовать своей дочерью, не говоря уж...— Диана собиралась и дальше говорить о его отце. Но Питер этого не хотел. Он откинул простыню и сел на кровати, не без удовольствия разглядывая свое огромное тело, производившее впечатление необычайной физической силы. Обманчивое впечатление, доставлявшее ему радость: он был физическим трусом и готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать боли, перехитрить смерть. Следствием этой природной трусости было желание восстановить равновесие своей натуры постоянными испытаниями духовной смелости, поэтому он легко решался на поступки, которые, он знал, не принесут ему популярности,
— Давайте вести себя этически, а также исторически.— Он снял пижамную куртку.
— Что это значит? — Она положила гребенку.
Он кинул книгу, где на заложенной странице была подчеркнута фраза: «История имеет дело с результатами, мотивы и намерения — предмет этики».
— Кьеркегор. Всегда приятно, когда модный автор может сообщить что-то полезное.
Он снял телефонную трубку, вызвал секретаршу и попросил ее соединиться с конторой Эла Хартшорна.
— Кто такой Эл Хартшорн и что ты намерен предпринять?
— Это адвокат, и я веду себя исторически.
— Ты уверен, что это сразит Клея?
Питер кивнул и сбросил на пол пижамные брюки.
— Ты выглядишь как японский борец,— сказала Диана.
— Скажи Иниэсу, что поиски своего «я» закончились.
Стоя в ванной под сильными струями воды, он раздумывал над тем, что ему предстояло сказать.
Блэз нажал кнопку телевизора. Глухой голос заполнил комнату:
«... за рекой Хань. Тем временем соединения коммунистов перешли тридцать восьмую параллель, и, как сообщается, армия Корейской республики отступает по всему фронту. Сегодня днем президент Трумэн будет совещаться с Советом национальной безопасности, и ожидается, что он...»
— ... ничего не предпримет. Народ не хочет войны! — Гарольд Гриффите зло крикнул телевизионному диктору, как будто тот нес ответственность за упадок американской нации.
«Известно, что генерал Макартур стоит за прямое введение американских войск в Корею...»
— Слава богу, у нас есть Мак! — Гарольда приободрил этот ясный контрапункт торжественной теме диктора.
«В свете резолюции, принятой во вторник Советом Безопасности Организации Объединенных Наций, свободный мир должен оказать такую помощь Корейской республике, какая потребуется для отражения вооруженного нападения. Однако лишь на пресс-конференции президента, которая состоится сегодня вечером, мы узнаем, в каких пределах будут использованы вооруженные силы Соединенных Штатов...»
— Выключите, Блэз,— не допускающим возражения тоном сказал Клей. Были дела поважнее войны в Азии. Блэз послушно выключил звук в тот момент, когда на экран выплыло лицо генерала Макартура с длинным крашеным чубом, тщательно уложенным поперек лысины, что делало генерала похожим на стареющего повесу, с помощью косметики пытающегося вернуть себе былую внешность молодого любовника.
Клей повернулся к Карлу, который стоял возле Блэза.
— Покажи им вырезки из газет штата.
Карл передал Блэзу толстый пакет из плотной коричневой бумаги. Но Блэз даже не взглянул на вырезки и отдал пакет Гарольду, который, перебирая вырезки, выискивал свою фамилию.
— По-моему,— сказал Клей,— могло быть и хуже.
Гарольд недоуменно посмотрел на него:
— Меня называют лжецом, ты понимаешь? Вот здесь...
— Да, Гарольд,— спокойствие не покинуло Клея.— Меня тоже называют лжецом и, кроме того, мошенником.