Вашингтон
Шрифт:
Двадцать второго ноября армия добралась до Ньюарка. Лил сильный дождь, не прекратившийся ни ночью, ни на следующий день. Солдаты, промокшие до костей, дрожали от холода. Ныли старые раны, нестерпимо горели новые. Зубы выбивали дробь. «В такие времена и испытываются души людей. Летние солдаты и патриоты погожих дней уклонятся во время невзгод от службы своей стране; но те, кто служат ей сейчас, заслуживают любви и благодарности мужчин и женщин», — писал, притулившись у костра и используя вместо стола мокрый барабан, Томас Пейн. Автор знаменитого памфлета поступил добровольцем в штаб Грина в качестве гражданского помощника и теперь отступал вместе с армией. Грин называл его «Здравый смысл».
Пока на суше дела
Ньюпорт был взят без боя: местное ополчение даже не подумало оказать сопротивление, а населявшие город квакеры были счастливы мирно жить под покровительством британцев. То есть эта победа не имела никакого смысла. А на место Клинтона Хоу назначил Корнуоллиса, приказав ему преследовать мятежников до Нью-Брансуика в 50 милях от Ньюарка, на реке Раритан, а там остановиться и ждать указаний.
Двадцать пятого ноября, когда ливень перешел в моросящий дождик, десять тысяч солдат Корнуоллиса выступили в поход, чтобы «поймать Вашингтона, как лису в мешок». Но по раскисшим дорогам британские войска, отягощенные обозом и артиллерией, продвигались еще медленнее, чем американцы. На путь до Ньюарка у них ушло три дня. Вашингтон уже отошел к Нью-Брансуику.
Наконец-то пришла весточка от генерала Ли: он всё еще в Ньюкасле, погода плохая, его люди голы и босы, он никуда не пойдет. Зато неустрашимый лорд Стерлинг привел в Нью-Брансуик целую тысячу солдат. Они тоже были голы и босы, причем в буквальном смысле, а до истечения срока контракта оставалось два дня…
Тридцатого ноября нарочный привез запечатанное письмо от генерала Ли Джозефу Риду. От Рида по-прежнему не было вестей, и Вашингтон счел возможным распечатать письмо: вдруг Ли всё-таки идет на помощь?
«Я получил Ваше любезное и лестное письмо, — читал Вашингтон. — Как и Вы, я горько сожалею о роковой нерешимости, которая на войне — гораздо худший порок, нежели глупость или даже недостаток храбрости. Случайность может обратить грубую ошибку к выгоде, но даже самых лучших людей будут вечно преследовать поражения и неудачи, если над ними довлеет проклятие нерешимости».
Затем Ли объяснял, почему он не собирается идти в Нью-Джерси, как о том просит Вашингтон.
Джордж вновь и вновь перечитывал первый абзац. «Проклятие нерешимости» — это конечно же о нем. Значит, Рид порицает его за это? Почему же он не бросил упрек ему прямо в лицо, а ведет переписку за его спиной, с человеком, которого, судя по всему, ставит много выше его? А он-то был с Ридом так откровенен!
Когда немного стихла душевная боль от неожиданной раны и унялась невольная дрожь в руках, Вашингтон снова запечатал письмо и отослал Риду, сопроводив пояснительной запиской: «Прилагаемое письмо было доставлено мне с нарочным… Я вскрыл его, не подозревая, что это частное письмо. Это чистая правда, и она служит мне извинением за то, что я ознакомился с содержанием письма, без задней мысли или специального намерения». Далее он благодарил Рида за «труды и хлопоты» и желал ему успеха.
Новости из Нью-Джерси поступали самые неутешительные, и в Филадельфии начиналась паника. Большинство членов Конгресса были больны или разъехались; Томас Джефферсон еще в сентябре вернулся в Виргинию, Джон Адамс был в Брейнтри, в Массачусетсе, а Бенджамин Франклин — во Франции; временами не удавалось собрать кворум. Но даже если кворум был, никаких решений делегаты не принимали. Многие винили во всех несчастьях Вашингтона, не оправдавшего доверие. Уильям Хупер из Северной Каролины был с ними не согласен: «О, как я сочувствую Вашингтону, этому лучшему из людей! Трудности, с которыми он столкнулся, просто невозможно описать, но тот, кто несчастлив, не прав, и существуют злодеи, готовые заклеймить его позором. У многих здесь вытянутые физиономии».
Утром первого дня зимы, в воскресенье, когда британцы и гессенцы двумя колоннами уже шли на Нью-Брансуик, две тысячи ополченцев из Нью-Джерси и Мэриленда, у которых закончился срок контракта, ушли с войны домой. Вашингтон приказал разрушить мост через Раритан, но неглубокая — в некоторых местах по колено — речушка не представляла собой серьезной преграды. К вечеру англичане подтянули пушки и началась артиллерийская дуэль (орудиями американцев командовал Александр Гамильтон). А на следующее утро, когда британцы вступили в город, американцы уже ушли.
Вашингтон отвел их к Трентону: он решил отступать на западный берег Делавэра, поскольку всё равно не мог дать врагу серьезный отпор.
От Нью-Брансуика до Филадельфии было не больше 60 миль. Жители Принстона и Трентона, лежащих на пути Корнуоллиса, в панике покидали свои дома. Из столицы потянулись караваны повозок с наспех собранными пожитками. Все магазины были закрыты; люди не знали, куда бежать и что делать.
Лорд Хоу издал очередную прокламацию: все, кто в течение шестидесяти дней явится и принесет клятву верности королю, получат прощение и смогут пользоваться «отеческой добротой Его Величества, их собственность будет сохранна, торговля — восстановлена, а самые важные права — гарантированы справедливой и умеренной властью короны и британского Парламента».
Тысячи жителей Нью-Джерси хлынули в лагеря британцев клясться в верности.
Заняв Нью-Брансуик, Корнуоллис остановился, как ему и было приказано генералом Хоу. Целых шесть дней армия оставалась на месте, дав передышку Вашингтону и вызвав гнев многих лоялистов, кричавших «ату его!». Английские и в особенности немецкие солдаты, попав в край изобилия, бессовестно грабили местное население и насиловали женщин. Сладу с ними не было никакого; гессенцам было всё равно, кто прав, кто виноват: они пришли сюда, чтобы получить хорошую плату за то, что рискуют жизнью, и они ее получат. Наконец 6 декабря в Нью-Брансуик прибыл сам Хоу вместе с бригадой генерала Гранта, и на следующий день войска двинулись вперед — на Трентон, откуда до Филадельфии просто рукой подать.
Вашингтон уже принял решение и теперь спокойно и четко проводил его в жизнь. Ближе к ночи остатки его армии перебрались на пенсильванский берег Делавэра. Там уже ожидало ополчение из Филадельфии, откликнувшееся на призыв главнокомандующего (Миффлин не подкачал). На берегу были разложены костры, к ним из темноты выплывали плоскодонки с солдатами, лошадьми, пушками, снаряжением. Какие-то люди выкрикивали приказы, лошади всхрапывали и упирались, то и дело раздавались громкий всплеск, ругательства, хрипы надрывающихся солдат, вытаскивающих орудия… За этими сценами цепким взглядом художника наблюдал Чарлз Уилсон Пил, прибывший с ополчением. Рассвело, и теперь можно было лучше разглядеть солдат. Один был почти совсем без одежды. «На нем была старая грязная накидка из одеяла, а лицо, окаймленное длинной бородой, сплошь покрыто язвами, так что он не мог умываться». Человек окликнул Пила. Тот не сразу его узнал: это был его родной брат Джеймс, состоявший в мэрилендском отряде.