Вашингтонская площадь
Шрифт:
— Я могу предложить и еще кое-что, — сказал Морис, — а именно: слово джентльмена!
— Слово джентльмена, что вы будете вечно любить Кэтрин? Воистину надо быть джентльменом до кончиков ногтей, чтобы давать такие заверения!
— Слово джентльмена, что я не меркантилен, что моя любовь к мисс Слоупер — самое чистое и бескорыстное чувство, какое когда-либо зарождалось в сердце смертного. Ее состояние интересует меня не больше, чем угли в этом камине.
— Принимаю ваши слова во внимание, — сказал доктор. — Но все же не могу не вспомнить, к какому разряду общества вы принадлежите. Даже торжественная клятва, которую вы сейчас дали, не может этого изменить. Пусть это всего лишь случайность, а все остальное говорит в вашу пользу; но за тридцать лет медицинской практики я убедился, что случайности подчас имеют далеко идущие последствия.
Морис разглаживал ворс своей шляпы (она и без того отлично блестела) и по-прежнему сохранял самообладание, которое, как вынужден был признать доктор, безусловно делало ему честь. Однако было очевидно, что молодой человек испытывает величайшее разочарование.
— Неужели я ничем не могу заслужить вашего доверия?
— Если бы и существовал способ заслужить мое доверие, я не стал бы предлагать вам его. Неужели вы не понимаете? Я не хочу вам доверять! заявил доктор, улыбаясь.
— Я готов даже землю копать.
— Это было бы глупо.
— Я завтра же соглашусь на первую попавшуюся работу.
— Сделайте милость — но только при чем тут я?
— Понимаю! Вы считаете меня бездельником! — воскликнул Морис, изображая человека, внезапно совершившего открытие. Однако он тотчас почувствовал, что переиграл, и покраснел.
— Какая разница, кем я вас считаю? Считать вас своим зятем я, как вы слышали, не намерен.
Однако Морис продолжал настаивать.
— Вы думаете, я пущу на ветер ее деньги?
Доктор улыбнулся.
— Опять-таки, какая разница? Впрочем, не стану отрицать — грешен, думаю.
— Это, наверное, потому, что я растратил свои, — сказал Морис. — Я в этом чистосердечно признаюсь. Я куролесил. Делал глупости. Если хотите, я вам расскажу обо всех своих выходках, в том числе и о самых безрассудных. Я ничего не скрываю. Но это были увлечения молодости. Знаете, говорят, лучше раскаявшийся повеса, чем… есть какая-то пословица на этот счет. (*9) Я раскаялся — хотя и не был повесой. Это даже лучше — перебеситься в молодости. Зеленый юнец никогда и не понравился бы вашей дочери, да и вам, простите за смелость, не понравился бы. К тому же ее деньги и мои — для меня совсем разные вещи. Я чужого никогда не тратил. Я потому и растратил свои деньги, что они были мои. И я не брал взаймы: кончились деньги, и я успокоился. Долгов у меня нет.
9
Имеется в виду пословица "раскаявшийся повеса — лучший муж".
— На какие же средства, позвольте вас спросить, вы теперь живете? поинтересовался доктор, добавив: — Хотя, конечно, я поступаю нелогично, задавая вам такой вопрос.
— На средства, которые у меня остались, — ответил Морис Таунзенд.
— Благодарю вас! — произнес доктор Слоупер.
Да, Морис отличался похвальным самообладанием.
— Допустим даже, — продолжал он, — что я проявляю преувеличенный интерес к состоянию мисс Слоупер. Не кроется ли тут гарантия того, что я о нем хорошо позабочусь?
— Слишком заботиться о деньгах так же опасно, как вовсе о них не заботиться. Ваша бережливость может принести Кэтрин не меньше страданий, чем ваша расточительность.
— Я все же думаю, что вы несправедливы! — воскликнул молодой человек, сохраняя всю свою мягкость, вежливость и спокойствие.
— Воля ваша — думайте обо мне что хотите. Моя репутация в ваших руках. Я отлично понимаю, что ничем вас не порадовал.
— Но разве вам не хочется порадовать свою дочь? Неужели вам будет приятно сделать ее несчастной?
— Я вполне смирился с тем, что она целый год будет считать меня тираном.
— Целый год! — с усмешкой повторил Морис.
— Целую жизнь, если угодно! Я ли сделаю ее несчастной, или вы — разница невелика.
Тут Морис все же вышел из себя.
— Ну знаете ли, это просто невежливо! — воскликнул он.
— Вы меня вынудили. Вы слишком настаиваете.
— Я многое поставил на карту.
— Не знаю, что вы поставили, — сказал доктор. — Во всяком случае, вы проиграли.
— Вы уверены? — спросил Морис. — Вы уверены, что ваша дочь откажется от меня?
— Я говорю, конечно, о вашей партии со мной: ее вы проиграли. Что же до Кэтрин — нет, я не уверен, что она от вас откажется. Но, я думаю, это весьма и весьма вероятно, поскольку, во-первых, я настоятельно ей посоветую так поступить, во-вторых, я пользуюсь уважением и любовью своей дочери, и, в-третьих, она всегда прислушивается к чувству долга.
Морис Таунзенд снова принялся за свою шляпу.
— Я тоже пользуюсь ее любовью, — заметил он, помолчав.
Теперь и доктор впервые выказал признаки раздражения.
— Это что же — вызов? — спросил он.
— Называйте как хотите, сэр! Я от вашей дочери не отступлюсь.
Доктор покачал головой.
— Не думаю, что вы станете всю жизнь вздыхать и тосковать о Кэтрин. Вы для этого не созданы, ваша судьба — наслаждаться жизнью.
Морис рассмеялся.
— Тем более жестоко с вашей стороны противиться моему браку! Намерены ли вы запретить дочери видеться со мной?
— Она не в том возрасте, чтобы ей запрещать, а я не персонаж старинного романа. Но я ей настоятельно порекомендую порвать с вами.
— Я думаю, она не послушается, — сказал Морис Таунзенд.
— Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах.
— Она зашла уже слишком далеко, — продолжал Морис.
— Слишком далеко, чтобы отступить? Тогда пусть просто остановится.
— Слишком далеко, чтобы остановиться.
С минуту доктор молча смотрел на него; Морис уже взялся за ручку двери.
— Вы говорите дерзости.
— Больше я ничего не скажу, — отозвался Морис и, поклонившись, вышел.