Васил Левский
Шрифт:
7 декабря 1858 года в церкви Сопотского монастыря произошло пострижение Васила в монахи. Васил и дядя вышли на середину церкви, заполненную многочисленными представителями рода Кунчевых и Караивановых, их соседями и друзьями, товарищами Васила. Из алтаря вышел монах Рилского монастыря, отец Кирилл, принявший на себя роль крестного отца посвящаемого в монашество. Накинув на головы Васила и его дяди черное покрывало, отец Кирилл прочел положенные молитвы. Обряд закончен, и из-под покрывала вышел монах Игнатий. Постригавшийся в монахи в знак отречения от всего мирского предавал забвению и старое имя свое. Васил, чтобы порадовать дядю, избрал своим монашеским именем имя дядиного крестного отца. Отныне для мира умер Васил
— Мой духовный сын в то время был, как я помню, — говорил позже отец Кирилл, — без единого волоска на лице, тихий, скромный, застенчивый.
Через несколько месяцев после этого события, летом 1859 года, в Карлово прибыл митрополит из Пловдива. Он произвел иеромонаха хаджи Василия в архимандриты, а его племянника рукоположил в иеродьяконский чин.
Так Васил стал дьяконом Игнатием. Но перемены в жизнь это не внесло. По-прежнему он ведет домашние дела дяди, сопровождает его в походах по селам. Угнетает безденежье, невозможность помогать матери.
Иногда дядя, чтобы подбодрить племянника, скажет:
— Потерпи еще немного. Соберу деньги на дорогу, и поедешь.
И Васил терпит. Мечта о поездке в Россию как маяк: то светит, то гаснет.
После Крымской войны Англия и Франция, воспользовавшись тяжким послевоенным положением своей союзницы, превратили Турцию в нещадно эксплуатируемую полуколонию. Они вынудили Турцию, в ущерб ее национальным интересам, распахнуть настежь двери перед иностранными капиталистами. В ее пределы хлынул из Западной Европы поток дельцов и спекулянтов. Георгий Раковский в поэме, написанной в 1858 году, сказал по этому поводу:
И летят, как мухи к меду, В Турцию со всех концов Тучи грабящего сброду Спекулянтов и дельцовОдин болгарский чорбаджия жаловался: «В нашей стране все было бы хорошо, земля богатая и плодородная, но, к сожалению, налоги отнимают все деньги. Благодаря капитуляции [19] у нас забирают жито, шерсть, кожи, мерят и считают как хотят, иногда совсем не платят, а в довершение всего еще и бьют и сажают в тюрьмы».
19
Под «капитуляцией» понимаются неравноправные договоры, заключенные Турцией с рядом западноевропейских государств, в силу которых иностранные подданные получали в Турции различные торговые привилегии, судебную и религиозную неприкосновенность. Режим капитуляций был использован как средство полного экономического и политического закабаления Турецкой империй западноевропейскими державами.
Рынки Турции наводнили западноевропейские товары, и наоборот — вывоз из Турции сокращался. В 1860 году разразилась финансовая катастрофа. Бумажные деньги обесценились, цены неудержимо росли, спекуляция достигла баснословных размеров. Свирепый кризис поразил все стороны экономической жизни империи.
Как и всегда, турецкие власти стали латать прорехи за счет несчастной райи. Чтобы покрыть огромный дефицит в бюджете, повысили налоги — их основная часть пала на плечи болгарских крестьян. Многочисленные чиновники, не получавшие жалованья из-за отсутствия у государства денег, обирали население.
Заграничные товары вытесняли с турецкого рынка изделия болгарских ремесленников. Ремесла хирели.
Бедой крестьян, ремесленников и мелких торговцев воспользовались ростовщики — алчные болгарские чорбаджии, разбогатевшие на войне. Ссужая займы под чудовищные проценты, они закабаляли и окончательно разоряли тружеников.
В довершение ко всем напастям, обычным в
Путешествовавший в те годы по Болгарии географ Ф. Канитц писал в своей книге «Дунайская Болгария»:
«Летом 1861 года крымские татары уходили на берега Дуная. Для их поселения отвели место в самых богатых болгарских селах, им были отданы лучшие пахотные земли, а дома для них и конюшни для скота принудили болгар строить без всякого вознаграждения. Много болгарских общин ответило на это, уходом с родной земли и переселением в Сербию и Россию.
Не успели еще болгары отдохнуть от всех жертв, возложенных на них татарской колонизацией, как их заставили строить дома для новых пришельцев — черкесов, обещая стоимость домов высчитать из податей. Но подати уменьшены не были, а болгар еще заставили уступить черкесам, как прежде татарам, без всякого вознаграждения лучшие участки их земель, на том основании, что вся земля есть собственность султана. Пока строились дома для черкесов, они жили в домах болгар, которые вынуждены были искать себе убежища где хотели».
«Я предвижу, — писал далее Ф. Канитц, — что многие из читателей, проникнутые европейскими понятиями о праве собственности, усомнятся в действительности всех этих фактов, однако же они нимало не преувеличены: все это происходило именно так».
Бесправие болгарского крестьянина было столь чудовищно, а издевательство над ним столь безгранично, что европейцы, проезжавшие в те годы по владениям Турции, описанию своих впечатлений обычно предпосылали заверение, что они ничего не преувеличили. Они опасались, что им не поверят, — так было ужасно то, что они видели.
Родной дом Левского.
Мать Левского — Гина Кынчева
Карлово. Ныне Левскиград (современный вид).
Болгарская школа в середине XIX столетия.
Стоном стонала болгарская земля. Все чаще краска стыда заливала лицо молодого монаха Игнатия, когда он с дядей ходил по селам. И без того нищета, а тут еще, как черное воронье, набрасывались монастырские просяки — жадные, грязные, оборванные, с мешками через плечо. От каждого монастыря ходили такие просяки по болгарским селам. В пору молотьбы они собирали зерно, в медосбор — мед, наступало время стрижки овец — они тут как тут: подавай шерсть. Нет-нет да и прорвется недовольство поборами, откажут просяку.
— Грех на церковь не давать, — скажет монах.
А ему в ответ:
— И этот грешок в поповский мешок. Буду грехи отмаливать, тебе же деньги уплачу.
Стыдно Игнатию, умоляет дядю освободить его от унизительного дела, а тот одно твердит:
— Сердитый просяк всегда с пустым мешком. Проси поласковее во имя божье — не откажут.
Но стало, случаться, что и имя божье не оказывало прежнего действия. Завел было раз хаджи Василий свое привычное:
— Будем надеяться на бога, будем просить его милости.