Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие
Шрифт:
– Вашему герою Стратову, когда он уже на свободе в своем замке в Биаррице, вдруг нестерпимо хочется вернуться назад – в Россию, в тюрьму, – замечает интервьюер.
– Это жена его во всем виновата, – парирует Аксенов. И сразу видно: отбояривается. Виновата не Ашка – жена Гена и мама Ника Аризона, он же «Огромный Большуха», так похожий на погибшего Ивана, – а русская ностальгия, энергия заблуждения, тяга к страданию, подобная той, что мучила Андрея Лучникова, и свойственная, кстати, не одному герою Аксенова, начиная с пятерки из «Ожога» и кончая теми, что увидят свет после ухода автора в надмирные края…
Итак, Ген Стратов – не совсем Ходорковский. Аксенов
– Запад был для него своего рода образцом во всем, – считает Эдуард. – Если в советское время мы, технари, относились к загранице, тамошней жизни и перспективам включения в нее России довольно прагматично, то он – писатель, романтик – видел вхождение страны «в пределы свободного мира» как стратегическую и культурную цель, искренне считая, что Россия должна стать неотъемлемой и органичной частью Запада. Но, как мне кажется, в последние годы он, да и многие другие, понял наивность этих ожиданий. Хотя в целом остался сторонником западного пути. В 70-х и даже в 80-х – Боже, какими мы были наивными! – этого хотели и ждали все, кто не принимал советский режим. Но мы тогда не могли бы поверить, что именно Запад этого не захочет! К сожалению, оказалось, что это так.
В начале 90-х был короткий исторический период, когда российское руководство, элита и народ в целом были готовы к полной интеграции с Западом. И если бы США и Европа предприняли в отношении нашей страны некий новый вариант «Плана Маршалла»[275], очень возможно, Россия уже была бы на этой орбите, как Германия и Япония. Ведь в то время у власти были такие западники, как Гайдар, Чубайс, Козырев, да и сам Ельцин этого хотел… Тогда всерьез шли разговоры о вступлении России в НАТО, о более прочном стратегическом альянсе с Америкой и Европой. Но Запад по разным причинам этого не захотел, не сделал!..
Аксенов же считал, что это Москва не предпринимает достаточных усилий в движении «к Атлантике». Я пытался доказать обратное, мы спорили… Потом пришли к пониманию: Россия всё же европейская страна, и она, как блудный сын, когда-нибудь вернется в западную цивилизацию, но этот процесс не будет быстрым. Потребуется куда больше времени и усилий, чем нам всем казалось. Понял это и Ген Стратов…
* * *
Когда Менделеев чертил свою таблицу, он оставил пустыми 17 полей. Ученый знал: рано или поздно пустовать они перестанут. И они заполнились! Про эти вновь открытые металлы говорят: редкоземельные. Или – «редкие земли». Без них невозможна современная металлургия. Выдумывая своего героя, автор решил, что ни нефть, ни газ, ни алюминий, ни золото ему не подходят. Пусть его бизнес будет связан с чем-то столь же редким, как и он сам – главный герой Ген Стратов. Так родилась осевая метафора книги – метафора редкости. «Редкости не только этих элементов, но и планеты Земля, и людей как таковых, созданий Божьих».
Аксенов включил в книгу 17 стихов (фрагмент одного из них мы прочли), выделив каждому из редкоземельных
– Не понимаю, почему мне вдруг хочется писать стихи, которые в обычной жизни я никогда не сочиняю. Я по утрам часто бегаю. И вот, если я в это время пишу роман, я на бегу начинаю бормотать что-то ритмическое, ищу сложные ассоциативные рифмы. И очень часто возвращаюсь… с готовой строфой, а то и с двумя. Записываю их. Года к суровой рифме клонят.
Ну, года здесь ни при чем, а рифма порой выходила и впрямь суровой.
Ряд стихов вошел в сборник «Край недоступных Фудзиям». Аксенов комментировал выход книги «Известиям»: «Я не поэт, просто тесновато внутри прозаического слога, хочется его расширить, а ритмизация и рифмовка как раз это делают. У поэта есть потребность писать стихи как таковые, а у меня эта потребность возникает только в процессе работы над романами, то есть проза ведет к стихам». Само же название книги повторяет финальную строчку стихотворения из «Кесарева свечения» про прекрасную индейку, что прилетает откуда ни возьмись, но лишь только кто-то берется ее сожрать, как «она тот час же улетает в край неприступных Фудзиям-с».
К 75-летию Аксенова сборник вышел в «Вагриусе». Публике его показали под новый, 2008 год. На презентации автор читал стихи под гитару, саксофон и перкуссию – импровизацию знакомых музыкантов Валерия Грошева, Алексея Кравченко и Олега Сакмарова. Тесно было ему в формате поэтических чтений. Мало было созвучий и рифм. Музыка, думалось, обогатит это шоу, которое должно продолжаться.
3
Шоу и Аксенов всегда были рядом.
Это очень тонко почувствовал Андрей Макаревич, для которого он с детства был кумиром. Они познакомились на каком-то «квартирнике» на Малой Грузинской, незадолго до отъезда писателя в Штаты.
– Япел, млея от ужаса, – вспоминает Андрей. – Меня слушал Аксенов!..
Вновь они увидились тоже в Москве. В 90-х. В ночном клубе, где Александр Кабаков официально представил их друг другу. Похоже, тогда Аксенов высматривал в ночных клубах что-то нужное ему для новой книги. После они встретились на литературном фестивале в Самаре, где нередко прогуливались по набережной Волги. А там уж сложилась компания – поэт Михаил Генделев, Михаил Веллер… Бывало, они встречались, выпивали… Как-то Макаревич подарил Аксенову свою книгу. И через два месяца молчания тот вдруг позвонил Веллеру и Генделеву, чтоб рассказать, какую классную вещь написал Макаревич.
– Об этом я и не мечтал, – говорит Андрей.
Однажды незадолго до юбилея писателя на даче общего знакомого встретились Макаревич, Аксенов и мэр Казани Ильсур Метшин. Думали: как отметить. Решили: фестивалем. Мэр Казани заехал на дачу не зря. Кому как не ему было устраивать в славном городе праздник в честь его знаменитого жителя. И вот в октябре 2007-го мэрия Казани, некоммерческое партнерство «М-продакшн» во главе с Макаревичем и Сергеем Мировым и журнал «Октябрь» провели фестиваль «Аксенов-Фест». Главному редактору «Октября» Ирине Барметовой удалось собрать фантастически представительную делегацию писателей. «Я с трудом могу представить себе, – дивится Макаревич, – что это удалось бы сделать по какому-то другому поводу».