Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
«Ты чем недовольна?» — спросил хан. «Тебе слуги приносят воду, — ответила она, — и ты не знаешь, как трудно беременным женщинам подниматься в гору с водой. Вот у устья Казанки, где стоят пчельники моего отца, хорошие места. Я помню их с детства». — «Но там водятся змеи», — сказал хан. «Колдуны твои могли бы их уничтожить».
Хан прислушался к совету женщины, — продолжал рассказывать Анисим, — и приказал своему сыну с двумя вельможами и ста воинами отправиться к устью Казанки. Перед уходом он дал вельможам запечатанное своей печатью письмо и наказал: «Если найдете такое хорошее место, как говорила женщина, вскройте письмо
Василий с интересом выслушал сказку, догадавшись, зачем Анисим ее рассказал.
— Хороша байка, ничего не скажешь, а все же сознайся, в какой ты партии?
— У меньшевиков.
Василий так посмотрел на Анисима, словно никогда его раньше не видел, и резко сказал:
— Пей чай, хороший человек, работать вместе будем, а в твою партию не пойду.
— Вот как! Не по душе тебе меньшевики?
— Разговор окончен, — твердо и решительно оборвал его Василий.
— А я думаю продолжать, — без смущения возразил Анисим. — Какой ершистый! Никакой я не меньшевик и сроду с ними не якшался. А тебя хотел испытать. Мы с Нагорным большевики. Ты про них знаешь?
— Знаю, — ответил Василий. — Подумаю.
Василий ответил искренне. Он считал, что если вступит в партию, то отдаст ей целиком всю жизнь и никто с новой дороги его не собьет. Но надо решить этот вопрос самостоятельно, без сказок Кривочуба или намеков Нагорного.
Напившись чаю, Василий поблагодарил и стал собираться. Пожимая ему руку, Кривочуб спросил:
— А двуглавого русского орла видел?
— Ну, видел.
— Так верь мне, что все эти гербы большевики когда-нибудь сломают и создадут свой. И будут на гербе не змеи и не орлы, а рабочий и пахарь, а возле них детишки. Можешь не сомневаться.
Клавдия с каждым днем все более убеждалась, что Василий даже не помышляет сблизиться с ней. Он по-прежнему был немногословен, в свободные часы старался делать что-либо в доме: то дверь приладит, то стул починит, то книгу или газету читает. Первую получку принес и положил на стол.
— Я твою заботу на деньги не меряю, — заволновался он, — но в долгу быть не хочу.
Клавдия отодвинула от себя деньги — уголки рта слегка опустились — и с трудом ответила:
— Ты думал: дашь грош, так будешь хорош. Не деньги мне нужны, а ласка.
Василий, не зная, с чего начать, нервно зашагал но комнате.
— Стара для тебя, — укоризненно добавила она и страдальчески нахмурила брови, — я, что ли, не понимаю? Ты сейчас не тот, кем был осенью, когда привезли в лазарет. Не думала, что выхожу. Теперь за тебя всякая молодуха пойдет. Тошно мне одной жить, не с кем покалякать, умру — некому поплакать.
Василий перестал шагать, сел за стол против Клавдии.
— Выслушай меня, Клашенька, а потом суди.
— Гляди, — предупредила
— Я про себя уже рассказывал, да не до конца. Не нужен я тебе, не пара мы. Моя дорога другая. Ты с Нагорным не дружишь, а я такой же, как он. Каждую ночь сюда может нагрянуть полиция, меня арестуют. Не миновать тебе неприятностей. Зачем тебя в грех вводить?
Клавдия менялась на глазах у Василия. Еще несколько минут назад она с тоской говорила о своей одинокой женской судьбе, а сейчас, переборов боль, взяла себя в руки и дерзко показала:
— Вот бог, а вот порог!
Василий молча встал, надел шинель, перебросил через плечо сумку и, не простившись, поспешил на улицу. Он шел, убыстряя шаг, не оглядывался. По-человечески ему было жаль Клавдию, но считал, что поступил честно, сказав ей всю правду. Миновав кремль со Спасской башней, выстроенной еще при Иване Грозном, он неожиданно остановился, подумал и возвратился той же дорогой.
Василий шел к Нагорному.
Летом шестнадцатого года Василий сказал Нагорному:
— Теперь, Антон Иванович, можно и в партию вступить.
— Похвально! Поговорю с Анисимом, с другими дружками, поедем в воскресенье вроде как на рыбалку, а там и порешим — принимать тебя или нет. Думаю, что ты заслужил.
— Крепкий мужик, — сказал про него Анисим Нагорному, — твердый как кремень. Из него толк выйдет.
— Да, да, совершенно согласен, — поддакивал Нагорный, — и голова светлая. Когда пришел в первый раз, из скромности уверял, что малограмотный, а на деле оказалось, что знает не меньше гимназиста шестого класса. А ведь самоучка.
— Что гимназия, любезный, — шутливо передразнил Кривочуб. — Он университет кончил.
— Перегнул ты, сударь.
— По-твоему, Бутырки не университет?
Нагорный понимающе улыбнулся.
В августовский день Василия неожиданно вызвали к Остерману. Он снял с себя фартук и пошел в контору.
— Здравия желаю! — чеканно произнес он и стукнул каблуками.
Михаил Евгеньевич был так же гладко выбрит, чистенький, в фулярном галстуке под белым крахмальным воротником, каким его впервые увидел Василий, и ему показалось, что Остерман с того дня и не уходил из конторы. «Зачем я ему понадобился?» — подумал он в ожидании разговора.
— Ты что это, солдат, мутишь моих рабочих? — нахмурился хозяин.
— Никак нет!
Остерман бросил внимательный взгляд на Василия. Ему нравилась его солдатская подтянутость, короткие ответы. Кривочуб уверял, что у солдата золотые руки и не было случая, чтобы он запорол хотя бы один гранатный колпак. Это по-хозяйски, но вот его вмешательство в заводские дела переходит всякие границы.
— Тебе известно, что я уволил Баширова?
— Так точно!
— Ты имеешь право вмешиваться в мои распоряжения?
— Никак нет!
— Зачем тогда подбивал рабочих на забастовку?
— Обратно надо принять Баширова.
— Тебе какое дело? — вспылил Остерман.
— Парень старательный, а за ошибку наказывать нельзя.
Остерман, выведенный из терпения спокойными ответами Василия, решил, что солдат над ним посмеивается.
— Ты мне голову не морочь. В другой раз вмешаешься — уволю и тебя.
— Никак нельзя, я георгиевский кавалер.
— Плевать я хочу на твои кресты. Ты этими железками на фронте щеголяй, а на заводе я хозяин!