Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
Ночью старик, лежа на кровати, ворочался, не мог уснуть после разговора с сыновьями и вспоминал своего отца, деда, сестер, чуть ли не весь род. Испокон веку жили они на этой земле, которая кормила и поила их.
Память — удивительная вещь: то, что случилось недавно, вышвырнула вон, зато хранила шестидесятилетней давности рассказ деда.
…Полтора века назад на оренбургской земле сколотилось казачье ядро из самарских, устинских, алексеевских и исетских казаков. Вместе с ними заселили край мещеряки, башкиры, калмыки, украинские и донские казаки. Собралось до четырехсот тысяч человек. И хотя среди них было пятнадцать тысяч раскольников и вдвое больше магометан, но жили дружно, не чинили друг другу обид. Хлеб сеяли яровой, выставляли тридцать конных сотен, а в военное время — восемнадцать конных полков. Казачки ткали
Прабабка Дмитрия Ивановича, а может, и прапрабабка Варвара родилась в Озерках. И она и ее родители были крепостными. Когда Варя подросла, то стала ходить на барщину. Барин под старость занемог и богу душу отдал, а земля и дом достались по завещанию далекой родственнице. Прошел положенный срок, и новая владелица оповестила всю округу, что, дескать, продает все имущество с торгов, а вместе с имуществом и крепостных. На троицын день съехалось много господ и управляющих. Были среди них и офицеры Самарского гарнизона, а один, такой моложавый, все ходил, на девок посматривал. Увидел Варю и спрашивает: «Ты дворовая новой барыни?» — «Да», — отвечает, а сама отворачивается и прячет лицо от страха в платок. «А звать-то как?» — спрашивает офицер. «Варварой». Тут он ей сунул леденцов в руку и говорит: «Я тебя куплю». Варя в слезы, да они не помогли. Офицер увез ее и поместил в чулане, рядом со своей комнатой. Прошла неделя, и стала Варя думать, что Зимин — так звали офицера — хороший человек. Но вот однажды ночью он к ней пробрался в чуланчик и сгреб в охапку. Варя не струсила, вырвалась, схватила медный подсвечник и бросилась на обидчика. Зимин ушел к себе, а наутро она ему говорит: «Ежели ты, барин, купил меня для срамоты, то не бывать этому. Тебя убью, на себя руки наложу, но о чем думаешь — того не будет». Призадумался Зимин. Вдруг к нему жена из Уфы прикатила. Увидела Варю и увезла девчонку с собой, назначила скотницей и каждый день плевала и била в лицо. «Узнаю все, подлая тварь, соблазнительница», — кричала она ей. Варя клялась, божилась, а барыня пуще била. Три года мучилась и весенней ночью убежала из Уфы. Двое суток шла голодная по степи, а на третьи свалилась без памяти. Нашли ее мужики помещика Сивашова и приютили. А у того помещика работали каторжники из Оренбургского ведомства конторы строений. Год проработала Варя, сдружилась с каторжником Савелием Кашириным и вышла за него замуж. Савелий любил ее, не обижал, копил копейки, чтоб выкупить ей вольную. Родились у них два сына, и Варя, как ни тяжело ей было, радовалась детям. «Вот, Митя, откуда наш род пошел», — рассказывал дед, словно гордился тем, что Варвара сумела постоять за себя, убежать от извергов и обзавестись семьей.
И вот сейчас Дмитрий Иванович вспомнил этот рассказ со всеми подробностями. Он никогда не поведал бы его ни другу своему Прохору Ивановичу, ни сыновьям своим и твердо решил унести его, как тайну, в могилу.
«Ехать мне с ними аль не ехать?» — спрашивал он себя который раз и вдруг уснул, не дав себе ответа.
Вскочив чуть свет, он свесил ноги с кровати, призадумался, потом торопливо всунул их в валенки и вошел в одних исподниках в горенку, в которой спали Николай и Иван.
— Так будем ехать, сынки? — спросил он задорно, как будто давно решил это сделать.
— Я знал, батя, что вы от нас не отстанете, — обрадовался Иван и, потянувшись, добавил: — Теперь держись, Почивалов!
Поезд шел из Петрограда. В одной из теплушек, примостившись на нарах, лежал в солдатской шинели и кожаном картузе бритоголовый молодой человек с продолговатым лицом и большими черными глазами. Рядом — красивый скуластый казах. По сторонам солдаты, и поди узнай, куда и зачем едут. Бритоголовый, оглянувшись, тихо спросил:
— Ленина давно знаете?
— Еще до революции встречал. Недели две назад получаю телеграмму из Питера от Свердлова: дескать, нужен я ему. Приехал, пошел в Смольный, предъявил телеграмму — пропустили. Встретил меня Яков Михайлович, я бы сказал, внимательно, даже заинтересованно. «Хочу, говорит, свести вас с Лениным». Повел меня к Ильичу. Поздоровались. Ильич смотрит на меня внимательно, словно изучает, и спрашивает: «Так это вы Алибей Джангильдин?» — «Да», — отвечаю. «Где-то я вас видел», — уверенно говорит Ленин. «В Швейцарии». — «Совершенно верно. У меня память на людей хорошая». Беседовали мы долго. Владимир Ильич развивал план борьбы. Вот что он мне сказал: «Буржуазная революция ничего не даст угнетенному народу. В программу большевиков входит твердое намерение освободить угнетенные народы и дать им возможность самостоятельно развиваться. Наша тактика должна быть такая, чтобы привлечь на нашу сторону интеллигенцию, культурные слои населения».
— Тише говорите, — толкнул бритоголовый Джангильдина в бок и кивнул в сторону солдат.
— Я все слушал, — продолжал Джангильдин шепотом. — Потом Ильич встал и говорит: «Так вот, поезжайте в Степной край, работайте, защищайте лозунг «Вся власть Советам». В случае серьезных сомнений запрашивайте, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне лично. Вы назначаетесь правительственным комиссаром Тургайской области». И подает мне заготовленный мандат.
За Самарой в вагон набились казаки и бабы. Бритоголовый и Джангильдин замолкли. Воняло махорочным дымом и приторным до тошноты потом. Молодой казак с покатым лбом и вьющимся начесом с левой стороны, играя черенком нагайки, стоял над молодухой, закутанной в шаль. Он часто улыбался ей, подкручивая усы длинными пальцами с обкуренными ногтями.
— Твой-то где? — допытывался казак.
— Я сама по себе.
Казак наклонился и пошарил рукой по груди.
— Не балуй, покеда не осерчала. Отойди отсель.
— Не шуми, дуреха.
— Ах ты, чертово семя, еще ругаешься?
Казак ухмыльнулся и пуще заиграл черенком.
Бритоголовый хотел вмешаться, упрекнуть казака, но Джангильдин его одернул.
В Оренбург поезд прибыл на рассвете. Человек в кожаном картузе попрощался с Джангильдиным, перебросил через плечо вещевой мешок, выбрался из вагона и вошел в вокзал. Протолкавшись, он добрался до дверей и с облегчением глотнул свежего воздуха. Над сияющим куполом собора неподвижно висела черная туча, предвещая снег. По Госпитальной площади к Неплюевскому кадетскому корпусу шагала рота пеших казаков. Город дремал в предутренней тишине.
Человек пересек Соборную площадь и, пройдя по Инженерной улице, остановился на углу Артиллерийской. Он незаметно вошел во двор и постучал в закрытую ставню. Дверь ему открыла заспанная старушка и пробормотала:
— Уж не чаяли, что приедете.
Он наскоро умылся, напился чаю и ушел.
В полдень собралась местная организация большевиков. Все знали, что со Второго Всероссийского съезда Советов приехал в Оренбург правительственный комиссар Цвиллинг. Имя его здесь было не ново, хотя сам он тобольчанин и за участие в событиях пятого года царский суд приговорил его к смертной казни через повешение, но из-за несовершеннолетия меру наказания заменили пятилетним тюремным заключением. В 1915 году после отбытия наказания он редактировал в Троицке газету «Степь», потом работал в «Уральской жизни», а в конце 1916 года прибыл по мобилизации с маршевой ротой в Челябинск.
Цвиллинг был первым большевистским председателем Челябинского Совета рабочих и солдатских депутатов, а позже председателем городского комитета большевиков. И вот сейчас он прямо со съезда Советов прибыл в Оренбург.
— Вы уже знаете из телеграмм, — сказал он, — что на этом съезде сформирован Совет Народных Комиссаров. Мы разъехались на места, чтобы разнести радостную весть о победе в столице. Надо в Оренбурге взять власть в свои руки и парализовать деятельность дутовских банд. Сегодня же мы изберем Военно-революционный комитет.
Ночью Цвиллинг не вернулся домой. Его, как и остальных членов Ревкома, неожиданно арестовали в Караван-сарае и заключили в тюрьму. Караван-сарай — двухэтажное каменное здание, расположенное четырехугольником, со двором внутри. В середине двора красивая мечеть и рядом тонкий ствол минарета. После изгнания из Караван-сарая последнего оренбургского генерал-губернатора, перенесшего сюда свою резиденцию с Набережной, большевики разместили в нем Совет депутатов и городской партийный комитет.
Караван-сарай был окружен обширным садом и обнесен каменной оградой. Казалось бы, при надежной охране Дутову никогда не проникнуть в эту крепость, но беспечность Цвиллинга и его друзей стоила жизни многим оренбургским большевикам.
В ту же ночь Дутов за сообщение о приезде Цвиллинга привез Надежде Илларионовне золотой браслет, который она спрятала в свой заветный ларец и сказала:
— Приходится думать и о черном дне.
— Это зачем? — удивился Александр Ильич.
— Современное положение так же неустойчиво, как мужская любовь. Если этот день придет, то мой Сашенька будет обеспечен.
Дутову ответ не понравился, но он не рискнул спросить, про кого она думает: про него или Сашку Почивалова? Впрочем, она могла ответить, что наказному атаману неуместно сравнивать себя с есаулом.