Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
— Чего ты так лежишь? — удивленно спросил чуткий Елькин.
— Привычка с детства. Выкладывай свой план!
— Я считаю, что на первых порах надо обеспечить Троицк, уничтожить несколько мелких отрядов, которые бродят вокруг нас, и тем самым показать Дутову, что у большевиков сила. Попутно надо взять под наблюдение железную дорогу, иначе маршруты стоят без движения.
— Много хлеба вы отправили питерским рабочим?
— Из одной Уфы ушло сто пятьдесят вагонов. Если обеспечить провоз, то до конца месяца можно послать еще столько же.
— Совет у вас крепкий?
— Один к одному, — произнес Елькин
— Что представляет собой тот член Совета, который говорил о формировании рабочих отрядов? — неожиданно, изменив тему разговора, поинтересовался Блюхер. — У него такая острая бороденка и опущенные большие усы.
Елькин улыбнулся:
— У нас таких двое: Дмитрий Колющенко и Евдоким Васенко. Колющенко с Украины, родился в Чернигове, батрак, потом работал токарем в Киеве. Забавный человек, с колючим юмором, хороший товарищ. Он с третьего года в партии, сюда переехал накануне русско-японской войны токарем на завод «Столль и компания». Васенко же с Кубани, кажется из Ейска, тоже старый большевик. Он тут отбывал ссылку и теперь остался с нами.
— А ты сам? — спросил Блюхер.
— Я обыкновенный, без заслуг, хотя мне уже двадцать девять лет, — нехотя ответил Елькин и добавил: — Давай спать!
Уже позже Василий узнал, что Елькин из скромности умолчал о себе. Отец его, владелец типографии в Челябинске, не знал, что вся семья — пять сыновей и две дочери — состояли в социал-демократическом кружке, из которого позже выросла челябинская группа большевиков. Старший сын Елькина по секрету от отца печатал листовки и с братом расклеивал их на заборах. В пятом году Елькин с группой рабочих ворвался в тюрьму, намереваясь освободить политических заключенных. Его арестовали, судили. Приговорили к смертной казни. Елькин не знал, что отец обратился с прошением к царю и тот помиловал семнадцатилетнего юношу. Когда начальник тюрьмы пришел в камеру и стал читать акт о помиловании, Елькин перебил его и закричал: «Я не желаю принять свободу от царя-кровопийцы, меня освободит революция! Вон отсюда!»
За оскорбление царя Елькин был вторично осужден на двадцать лет каторги.
На другой день стало известно, что Дутов захватил Оренбург, арестовал сто двадцать пять членов Совета, в том числе и Цвиллинга, бывшего председателя Челябинского Совета.
— Промедление смерти подобно, — гремел басистый голос Елькина на заседании городского комитета партии. — Я предлагаю сегодня же избрать Ревком, наделить его всей полнотой власти. Дутов не ограничится Оренбургом, он целится на Троицк, на Уфу, Стерлитамак, на наш город. Гражданская война начинается.
Елькина поддержали все. В тот же день был избран Ревком во главе с председателем Галактионовым.
— Надо избрать в Ревком Блюхера, приехавшего с самарским отрядом, — добавил он. — Блюхер коммунист, рабочий, сидел три года в тюрьме. Что еще могу о нем сказать? — Елькин улыбнулся. — На войне дослужился до унтера и награжден двумя георгиевскими крестами.
— Давай унтера тоже, — пошутил Колющенко, — сделаем его главкомом. И фамилия у него военная.
Через три дня челябинская тюрьма приняла сто человек. Блюхер подписывал ордера на аресты без тени сожаления, считая, что только таким путем можно отвести меч, занесенный врагами над головой челябинского пролетариата.
Выехав с конной
Василию стало еще холоднее. Он съежился, подумал: «Это потому, что в немца или в австрийца стрелял без разбору, а в своих рука может дрогнуть, — и тут же засовестился: — Какие они свои, если готовы пустить любому большевику пулю в лоб? К черту малодушие! Воевать так воевать!» Поделив сотню, он приказал солдату бывшего 102-го запасного полка Кудинову, хорошему наезднику, продолжать свой путь, а сам с другой полусотней двинулся в обход дутовским бандитам. Обогнув дугой стоянку казаков, Василий без бинокля уже различал темно-гнедую масть лошадей и синие струи на казачьих штанах. Их было не десять, а двадцать пять — поджидали, очевидно, поезда из Челябинска.
Кудинов, пришпорив коня, рванулся шибкой рысью на дутовцев. Казаки заметили конников и поскакали им навстречу. Вот-вот они сойдутся. И в эту минуту сзади вихрем налетел Блюхер со своей полусотней. Неожиданный удар обескуражил казаков.
— Сдавайсь! — закричал Блюхер громовым голосом.
Подняв коней на дыбки, скакавшие позади казаки оглянулись и поняли, что попали в западню.
— Руби! — послышалась издалека команда Кудинова.
Чернобровый казак, первый соскочивший с коня, запрокинул правой рукой фуражку на макушку и мгновенно выстрелил. Василий услыхал над ухом шелест пролетевшей пули и тут же ловко опустил на голову казака шашку. Конник безжизненно свалился навзничь.
Из двадцати пяти дутовцев шестеро были убиты, остальные взяты в плен.
В полдень хлебный эшелон ушел из Челябинска на Самару.
С той же сотней Блюхер двинулся через два дня на Троицк. Миллионер Гладких успел бежать в Оренбург, зато удалось арестовать атамана Токарева и отправить его в Челябинск.
В обширном купеческом доме собрались делегаты 6-го и 9-го казачьих полков, квартировавших в городе. Перед ними выступил Блюхер. Он заметно волновался, не знал, с чего начать, боялся, что не встретит сочувствия, не сумеет убедить казаков и даже изложить суть дела. Наконец ему удалось взять себя в руки: вернулось самообладание, но только он встал из-за стола и увидел казачьи чубы, как от страха заныли раны. «Будь что будет», — решил он и начал:
— Казаки, за что тонете в кровях?
С места кто-то с усмешкой бросил:
— Пошто тонуть? Едим сало с кашей, не жалуемся. А ты кто есть?
Какой-то азарт охватил Василия. Нужно было парировать удары уже не штыком и саблей, а словом. Сейчас требовалось что-то неожиданное, смешное, чтобы заставить их слушать.
— Когда есаул приказывал ввалить тебе пятнадцать пряжек, то ты, казак, молчал как рыба, а унтер-офицеру, кавалеру георгиевских крестов и медалей, с порубленной спиной на фронте, хочешь плюнуть в лицо через всю залу. Это правильно, казаки?