Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
Павлову, молчавшему все время, хотелось ответить, но Блюхер остановил его поднятой рукой:
— Мне ваши оправдания не нужны. Я вас проверю в бою и тогда приму решение, а Ревком меня поддержит.
— Можешь не сомневаться, — утвердительно закивал головой Елькин.
— Теперь я изложу свой план, — продолжал Блюхер. — Дутовцы считают, что мы слабы. Днем как-никак еще постреливали, а ночью — нам не по силам. Так вот, в пять часов утра, когда казаки будут спать, мы тихо подойдем к Троицку и с двух сторон ворвемся в город. Сейчас вы вернетесь в отряды и расскажете всем красногвардейцам и матросам, как будем наступать.
Блюхер долго и настойчиво растолковывал Елькину, как надо действовать. Сверили часы и разошлись.
…В пять утра матросы, заняв позицию на правом фланге, рассыпались цепью и двинулись на город. Они шли, проваливаясь в снегу, но не останавливались. Их вел Павлов, он знал, что ему надо вернуть доверие Блюхера.
Дутовцы не ожидали внезапного нападения. Появившийся чуть ли не первым в городе Блюхер приказал матросам захватить казачьих лошадей, оседлать их и отвести к северной окраине города.
В одном из сараев Елькин с красногвардейцами обнаружили сотню казаков. Они спали на соломе без оружия.
— Выходи, бандиты! — закричал Елькин, не выпуская из рук гранату.
— Сам ты бандюга, сукин сын, — проворчал хриплым голосом казак со спустившимся до мочки уха чубом.
— Дутову служили, верноподданные, — продолжал с издевкой Елькин.
Казак бросил на него презрительный взгляд:
— Я Дутова, пропади он пропадом, в глаза не видел и видеть не хочу.
— Зачем же служил ему?
— Кто служил? Нас обманом разоружили и в сарай заперли, как телят. Я первый присягал верой и правдой служить советской власти, а ты меня Дутовым попрекаешь. За такие речи тебя бы разорвать от головы до…
Елькин растерялся, но его выручил подъехавший в эту минуту Блюхер. Узнав Шарапова, он приветливо крикнул с коня:
— Здорово, папаша!
Казак сурово посмотрел на Блюхера и строго сказал:
— А ну-ка спешься! Подойди ко мне!
Блюхер сразу понял, что произошло, но не высказал своей догадки. Он послушно спешился, подошел к Шарапову и протянул руку. Казак стоял, расставив ноги, упершись руками в бока.
— Не хочешь здороваться? — усмехнулся Блюхер.
— Это твой человек? — Шарапов ткнул пальцем в грудь Елькина.
— Мой!
— За что обижает нас?
— Гранаты испугался? — подзадорил Блюхер.
— Я гранату съем, и ни хрена со мной не будет, а обзывать меня дутовцем и бандитом не позволю.
— Помиритесь! Ты как попал сюда?
— Гуторил я тебе, Василий Константинович, что промеж нас есть косоглазые. Как дутовцы на город напали, так они к нему и переметнулись, а нас разоружили, коней поотбирали и в сарай под замок посадили. Ох и времечко!
— Много вас?
— Сотня.
— Скажи хлопцам, чтобы о конях и оружии не пеклись. Через полчаса все будут сидеть в седлах.
— Ты правду гуторишь аль байку сказываешь?
— Коммунисты не врут, папаша, запомни это на всю жизнь. Сейчас подам команду. Кошкин, сто коней пригнать сюда!
В полдень, когда солнце, пробившись сквозь тучи, взошло над Троицком, Ревком уже работал, матросы и красногвардейцы спали в домах, а по городу патрулировала сотня со своим командиром Шараповым.
К Павлову пришел крестьянин.
— Я из села Николаевки, — сказал он, — у нас граф Мордвинов мужикам морду бил да скулы сворачивал. Терпели, потому как николаевский режим был. А теперь за что терпеть?
— Ты меня не агитируй, а говори, чего хочешь? — недоумевая спросил мичман.
— Правды.
— Мы за эту правду и боремся, голубчик.
— А ты мне, командир, зубы не заговаривай. — Он подбоченился и задорно поднял голову. — Почему при советском режиме опять морду бьют?
— Это кто ж тебя побил?
— Не меня, а соседа. Побил твой братишка с ленточками за то, что сосед уберег дочку от насильника.
Павлов сразу посуровел:
— Ты его в лицо узнаешь?
— Узнаю, потому я ему сдачи дал в ухо, а он пригрозил, что убьет меня.
— Пойдем со мной!
Павлов вышел из дома размашистым шагом. Он волновался сейчас больше, чем ночью, когда вел матросов на штурм Троицка. «Что будет, если Блюхер узнает про этот случай? — думал он. — Матроса прикажет расстрелять, а меня отправит в Петроград с позорной характеристикой. Надо исправлять».
— Построить отряд! — приказал он, разыскав начальника штаба.
Матросы строились неохотно. Они не знали, зачем их подняли на ноги, не дав выспаться. Павлов медленно, но с заметным волнением обходил ряды, всматриваясь в заспанные лица. Он сосредоточенно вглядывался в каждого матроса, и они удивленно пожимали плечами. «Чего он хочет? — недоумевали матросы, теряясь в догадках. — Ну пусть скажет». А Павлов, как назло, молчал, продолжая угрюмо обходить ряды уже в третий раз. К нему подошел один из тех коммунистов, которых Елькин прислал в отряд моряков. Судя по узлам на больших, едва сгибающихся пальцах, это был шахтер. Он выделялся высоким ростом и кавалерийской шинелью, доходившей ему до щиколоток.
— Дозволь мне, мичман, сказать слово перед строем.
Павлов остановился и сердито посмотрел на шахтера. Он готов был обругать его и прогнать, но, вспомнив проступок матроса, устыдился и ответил так, чтобы его не слышали:
— Говори, но знай, что ребята свирепые.
Шахтер махнул рукой, — дескать, не учи меня, — и, повернувшись лицом к строю, громким голосом произнес:
— Балтийцы! Один из ваших товарищей совершил контрреволюционное преступление. Он пытался изнасиловать молодую крестьянку. За честь дочери заступился ее отец. Кончилось тем, что матрос побил отца. Как могло случиться, что среди вас оказался преступник?