Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
— Эх, Семен Абрамыч, — шутливо вздохнул Блюхер. — Умней ты любого полковника, а ходу тебе в старой армии не давали. Обязательно введу твой приметный знак.
Предложение Шарапова Блюхер принял серьезно во внимание и в тот же день сообщил об этом командному составу казачьих сотен. Томину, как начальнику гарнизона города, было поручено согласовать действия отрядов.
— Где Груня? — спросил Томин у возвратившегося Коробейникова.
— Не поехала.
— Это почему же?
— Наотрез отказалась, не верит в мою любовь.
— Сам расхлебывай, я Груне не родитель.
Коробейников
А Троицк шумел. На улицах полно народу и бойцов. Тут и смех и озорная брань, шутки и споры. Кто спешит с пакетом, кто коня ведет в кузню подковать, кто песню заводит под гармошку.
В местной типографии наборщик Шамшурин быстро нанизывал на верстатку строку за строкой, набирая воззвание к оренбургскому казачеству. Воззвание краткое, но выразительное:
«К вам, братья, наше слово! Мы говорим, что не должно быть на земном шаре ни бедного, ни богатого, ни барина, ни мужика. Если вы не с нами, то против нас. Докажите, казаки, на деле, что вы за трудящуюся бедноту. Ловите Дутова, ловите дутовцев, всю бежавшую к ним сволочь и приведите к нам для справедливого народного суда. Иначе мы поймаем их и на пути сметем все живое, но добудем этих палачей, изменников народа, живыми или мертвыми».
Отряд братьев Кашириных не мог соперничать по численности с другими отрядами, зато дисциплина в нем была поистине железная.
Енборисов получил в свое распоряжение сотню. Казаки этой сотни в первое время боялись его, ни о чем не говорили с Кашириным, опасаясь навлечь на себя гнев Енборисова. Разлагающее влияние бывшего хорунжего они приняли сперва с опаской, потом с охотой.
— Это он для виду лает, а знает, что казак без бабы и водки не проживет, — говорили они между собой. — Правильный он человек.
Не раз, бывало, енборисовские разъезды захватывали молодых казачек, насильники связывали их по рукам, затыкали рот кляпом; обесчестят и скроются — ищи ветра в поле. Енборисов знал об этом и с напускной строгостью наказывал: «Чтобы все было шито-крыто, иначе засеку до смерти». Енборисовские молодчики с каждым днем смелели, меняли насильно коней в станицах, обманывали жителей именем Блюхера, а братья Каширины не могли догадаться, что это дело рук Енборисова. Лишь один Евсей Черноус, зорко следя за сотней Енборисова, как-то сказал дома за ужином:
— Не серчай на меня, Николай Дмитрич, но Енборисов, как ящерица, проползет в какую хочешь щель.
— Все люди по-разному, — ответил Николай. — Енборисов человек, как бы тебе объяснить, иного склада. Заносчивый он, но сотню крепко держит в узде.
— На фронте мы таких не жаловали, а здесь он каждый раз ить что гуторит: «Я член рекапе и лучше знаю душу казака». Это почему же член рекапе лучше знает, чем я, беспартийный?
— Бахвалится по молодости, а со временем образумится. Я на собрании ему об этом скажу.
— Опять же про Ивана Дмитрича, — продолжал
Николай Дмитриевич удивлялся тому, как Черноус читает его мысли, и думал: «Поговорю с Иваном серьезно, станет упрямиться — поделим отряд, и я уйду к Блюхеру».
Евсей решил высказать все, что у него накопилось под спудом.
— Статочное ли дело, что мы топчемся на одном месте, как быки в стойле? Ни одного боя с белыми не знали, а вокруг Верхне-Уральска видимо-невидимо дутовцев. Не обижайся, но скажу, что на душе: знал бы наперед — не пошел бы в ваш отряд.
Последние слова Черноуса Николай Каширин расценил уже не как упрек, а как прямую угрозу. А тут еще сам старик Каширин подлил масла в огонь:
— Ить правду гуторит, сынок. Из своей станицы уехали, на чужом горбу сидим, а все без пользы. Почивалова нет, — значитца, сами можем управлять. А Иван свое: «Я да я».
Случайный разговор между Евсеем и Николаем Дмитриевичем грозил перерасти в открытое недовольство Иваном, но неожиданно в дом вошел сам Иван Каширин. Как охотничья собака, он повел носом, почуяв, что речь идет о нем.
— Едем, братцы, в поиск, — Не давая им опомниться, быстро произнес он. — Курсировать будем от Верхне-Уральска до Троицка. На этом участке дутовцам поставим кордон.
— Слава те господи, образумился, — сказал старик Каширин в сторону Ульяны.
— Это вы, батя, про кого? — хитро, но беззлобно спросил Иван.
— Со старухой гуторили про одного человека.
— А звать того человека Иваном Кашириным? Знамо! Видать, не по душе пришелся своему братцу.
При этих словах Черноус резко повернулся к Ивану:
— Извиняй, Иван Дмитрич, замутил все я, а не твой брат, которому и тебе не срам в ноги поклониться. Самостоятельный он человек, рассудительный, и казаки его сильно уважают. И я не последняя спица в колеснице и свое соображение имею. А что не ахфицер, а простой казак без чинов, то в том беды нет, мы за это и воюем теперя против ахфицеров.
— Погоди, Евсей! — вмешался Николай Дмитриевич. — Ты сейчас сказал то, о чем я давно толкую Ивану, а он уперся и все стоит на своем, — дескать, мы без Блюхера усмирим Дутова. У брата то, что на политическом языке называется анархизмом. Ваня меня понимает.
Старик Каширин тревожно посмотрел на старшего сына.
— Как видишь, Ваня, — продолжал Николай, обращаясь уже к брату, — я был прав. Черноус по-своему говорит правильно, но он не догадывается, что беда нашего отряда в отсутствии политической работы, а ты сознательно ее игнорируешь. У нас есть коммунисты, но они растворены в общей массе, как сахар в воде. Чем мы отличаемся от дутовских казаков? Не носим погон, не говорим «ваше благородие», не грабим людей. Это очень мало. Что знают наши казаки про политику советской власти, про Красную Армию в Советской России? Ни-че-го! Нам нужны в сотнях и эскадронах комиссары, нужны политические работники. Ты хотя и коммунист, но с кропоткинским душком.