Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
— На паровозе не дозволено. Вишь, кто хозяйничать стал. Эх, дела, дела!
— А чего они хотят? — прикинулся Балодис.
— Ломают хребты Советам. В Самаре, Пензе, да и здесь уже вешают и расстреливают. Теперь чужеземцы правят на русской земле.
— А тебе зачем возить их?
— Вернусь в Самару — и шабаш. Уйду с железной дороги.
— До Кинели все же довезешь меня?
— Не могу.
— Можешь! — внушительно произнес матрос, как приказание. — Можешь! — повторил он. — У меня костыли для виду, а бескозырка спрятана.
— Залезай! — махнул рукой машинист, досадуя, что затеял разговор
Со станции Кинель блюхеровские отряды свернули на Бузулук, но станция их не приняла и закрыла семафор.
— Кошкин! — крикнул Блюхер.
Кошкин показался на мгновенье и тотчас исчез, не выслушав главкома, — по интонации голоса он догадался, что от него требуют.
— Был на станции, — доложил он, возвратившись через полчаса, — там отряд балтийских матросов.
— Павловские? — обрадованно удивился Блюхер.
— Другие. Командует какой-то Зиновьев.
— Большой отряд?
— Сто пятьдесят братишек и пятьсот бойцов. Говорил с начальником станции, боится нас принимать. «Вам же хуже, говорит, впереди дутовцы».
— Вызови ко мне Павлищева и Елькина!
— Есть вызвать! — по-обычному ответил скороговоркой Кошкин и исчез.
Они пришли вместе, и Блюхеру показалось, что до прихода они мирно беседовали, как два закадычных друга. Он вкратце изложил обстановку.
— Начните высадку, вынесите на руках два орудия и все пулеметы. Отгоним белоказаков, а потом двинемся дальше.
— Толково! — согласился Елькин. — Надо пробиваться к Оренбургу.
— А вы как думаете, Иван Степанович?
— Согласно договору выполним любой приказ.
Блюхер хотел выругаться, но сдержал себя.
Только через два часа отряд подошел к станции. Зиновьев, узнав о приходе красных отрядов, поспешил к Блюхеру. Высокий, с огромной копной каштановых волос, он напоминал тигра. Голос у него был грудной, и Блюхер с нескрываемым удовольствием слушал его неторопливую, плавную речь.
— Вы не полковник царского времени? — спросил Блюхер.
Зиновьев скупо улыбнулся:
— Шесть лет грызу юриспруденцию и столько же занимаюсь партийной работой. А отрядом командую, — он сделал небольшую паузу, — один месяц.
Блюхер звонко рассмеялся, ему понравился бесхитростный ответ. Через час они говорили друг другу «ты» и им казалось, что они знакомы с детства.
— Коммунист коммуниста видит издалека. Не так ли? — спросил Блюхер.
— Ты прав. Я ничего плохого не могу сказать про Павлищева, но Елькина, тебя и даже твоего Кошкина я вижу, как говорят, насквозь.
Решено было выступить одному Уральскому полку. Блюхер неотступно следил за тем, как Павлищев построил батальоны и, выбрав направление, двинулся на белоказаков. Полк без особого труда разогнал небольшой вражеский отряд и заслужил благодарность главкома. Тем временем семафор открыли, станция приняла эшелон. Возвратившиеся бойцы уселись в вагоны, и поезд двинулся дальше.
В Тоцком эшелон встретил начальник станции. Бойцы стали соскакивать на платформу. На улице было безветренно, казалось, что станция прислушивается к тихим шорохам. И вдруг выстрелы разорвали тишину. Блюхер взглянул на небо — высоко-высоко в небе застыли невесомые белые облака. От станции шла дорога, высокие стройные
— Полк, стройся по батальонам!
Уральцы, к удивлению других отрядов и матросов, быстро построились.
Блюхер с затаенной завистью следил за Павлищевым, который быстро, без нервозности отдавал приказания, уводя с собой полк. Перебежками батальоны продвигались вперед, занимая выгодные позиции. Дутовцы откатывались верста за верстой.
Так двигались отряды от станции к станции. Позади остались Сорочинск, Новосергиевка, Покровка, Переволоцк. Но Оренбург был обложен белоказаками, и надо было разорвать кольцо, чтобы спасти осажденных.
В полдень на станцию Переволоцк прикатил на дрезине Балодис. Он сошел на полотно железной дороги и оттого, что увидел своих, счастливо улыбнулся. Блюхер и Кошкин не узнали его сразу — лицо заросло щетиной. Безрадостный рассказ матроса погрузил главкома в тяжелые думы, но он решил скрыть от всех опасное положение до взятия Оренбурга и приказал своим порученцам никому ничего не рассказывать.
— Не грусти, Савва, не такое нынче время. В пятом году, когда меня арестовали, я еще желторотым был, и то веру не потерял, носа не повесил. Били — ни разу не заплакал.
Коробейников притулился к тому самому сундуку, на котором сидела Груня, когда он в последний раз видел ее. Сгорбившись, слушал успокоительные слова Томина, но думал о своем. Что-то недоброе чувствовал он, когда думал о Груне и упросил Николая поехать с ним в Кочердык, чтобы увезти его сестру. Дом оказался заколоченным, никто из соседей не знал, куда девалась Груня. Утверждали, что она исчезла в ту ночь, когда на Кочердык наскочили дутовцы, и больше ее с тех пор не видели.
«Убили Грунюшку, — шептал про себя Савва, молчаливо терзая себя за то, что не сумел ее уговорить уехать, — грех на моей душе». Его раздражал Томин, который ни разу не прослезился, а рассказывал о себе, каким он был в пятом году. «Зачем мне это знать? Ты вот Груню разыщи — я тебе в пояс поклонюсь. Без нее мне и свет не мил. Надоела война до тошноты. Четыре года с австрияками дрался, теперь со своими. Земли, что ли, мало, хлеба не хватает?».
Обратной дорогой ехали молча. Из глубокой балки, темной от леса, выбежали зазеленевшие дубки и маленькая березовая рощица, чистая и свежая, — глаз не оторвать. Степь подсохла от весенних вод, солнце с каждым днем сильнее припекало. Савва смотрел вокруг, ища Груню, которая, казалось, вот-вот откуда-нибудь покажется, но напрасно. Заедала тоска. Спешиться бы с коня, лечь на казачью землю, завыть волком. «Какого рожна я поехал на чужую сторону искать счастья?»
Томин ехал шагом. Жалел, что не нашел сестры, но больше тревожился об отряде. «Как там без меня? Баранов, правда, способный командир, ему можно все доверить, но с казаками надо уметь ладить. И Блюхер почему-то давно не дает о себе знать». Он взглянул на скисшего Коробейникова, в сердцах выругал себя за то, что затащил его в свои края, и, стеганув со злостью плеткой коня, вихрем понесся по полю.