Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
— Вестимо ехать, — проурчал князь-кесарь. — А государство я управлю с бояры и с потешными. Не впервой.
— С тобою, ваше королевское величество монарх Плешбургской и Кокуйской, я спокоен, — без улыбки молвил Петр, — ндрав у тебя суровый, можно даже сказать свирепый, а потому ты всякое возмущение задавишь.
— Задавлю, верно говоришь, — отозвался Ромодановский. — И с рогатиной на медведя выйду.
— Ежели ехать, то на срок, — высказался рассудительный Виниус.
— На зачаток столь великому делу надобен не год, а не менее двух лет.
— Ну и что ж? — пожал плечам Петр. —
— Никакой потачки! — снова отозвался князь-кесарь.
— Вот я и толкую, — продолжал Петр. — Надобно с общего согласия пролагать путь наш. Вот хоть ты, брудер Франц.
Лефорт медленно встал — некий недуг точил его последнее время — и хрипло выговорил:
— Я так полагаю: начать надобно с курфюршества Бранденбургского, кое всего ближе от нас. Затем — Пруссия, а уж потом как Бог поведет. Оттоле все дороги открыты:, и в Голландию, а оттуда в Англию, где корабельство процветает. Потом переправить на континент и через Францию — в Италию, допрежь всего в Венецианскую республику, славную своими мореходами…
— Постой, Франц, — перебил его Петр. — В Веницию ехать нам без надобности. Наш посланник в Вене Нефимонов отписал мне, что с цесарем и Веницеею заключен им наступательный и оборонительный союз противу салтана турецкого, чего мы с давних пор добивались. Намерен я и с потентатами других христианских государств заключить таковой же союз противу врагов Креста Господня. Так что главней всего для нас государства, где корабельное дело процвело.
— Стало быть, Голландия, Англия и Франция, — подвел итог Лефорт. — Без торопливости, с обстоятельностью, дабы во все основательно вникнуть.
— Вот-вот! — подхватил Петр. — Я намерен на верфях ихних топором помахать да долотом поорудовать. Сие мне в радость и в наученье. Ибо хоть я и преуспел в плотницком деле, а все ж совершенства не достиг.
Говорили, перебивая друг друга. Языки развязались, и каждый спешил высказать свое суждение.
— Зарюсь я на Ригу, — признался Петр. — Глядючи на ландкарту, вижу: первостатейный порт. Город, слышно, богат и своею торговлею преславен, река его омывает, а та река впадает в залив. Сильные штормы его не потрясут, залив, слышно, мелководен, но ходят по нему и большие суда. Вот бы добыть его у шведа. Да как добудешь, коли швед силен, а мы еще силы воинской не набрали.
— Всему свое время, — философски заметил дьяк Андрей Виниус. — Господь умудрил тебя, государь, и ты многого достигнешь.
— Угу! — пробасил князь-кесарь. — С тобою, государь, мы и Ригу добудем, дай только срок.
— Вот бы отвоевать у шведа выход в море Балтийское, — мечтательно протянул Петр. — А то он воссел на искони русских землях и с места не сдвинется. А то море — внутреннее, чрез него вся торговля идет. И не будет надобности плыть до Архангельского.
— Досягнем, — бодро выкрикнул Лефорт. — Силы накопим, и швед будет побит и запросит пардону.
— Вызвал я для научения искусников из той же Голландии, Швеции, Дании и Веницеи, — промолвил Петр, — и то вам ведомо. Ибо работы в государстве нашем непочатый край. Порешил
— Угу, — согласился князь-кесарь, — беспременно шкуру с них спущать стану, коли они делом пренебрегать.
— Ну ты полегче, полегче, — осадил его Петр. — Не то побегут из России, и тогда плакали наши денежки.
— А не погляжу, что они иноземцы, — продолжал свое князь-кесарь. — Коли из казны за них великие деньги плачены, должны они это восчувствовать.
— Свиреп ты зело — вот что, — укорил Петр князя-кесаря. — Все норовишь кнутом да дыбою управить. А надобно и пряник — особливо с иноземцами.
— А что на их глядеть да с ними цацкаться, — не унимался князь-кесарь, — по мне, так они должны в строгости содержаться, потому как им против наших денег более платится. А ты все норовишь с ими в обнимку. Вот-де они великий разум имеют да ученье. А ничего великого они так и не свершили. Наш российский человек, коли ему дать простор, и не такое сумеет. Вот намедни простой мужик крыла смастерил и норовил полететь навроде как журавель. Так князь евонный осерчал, когда мужик не полетел, а рассудивши, что крыла те тяжелы, попросил еще пять рублев на новые. Заместо этого князь приказал его взять в батоги да разорить его вчистую. А ты толкуешь, что я свиреп. Да я того мужика наградил бы и дал ему денег на новые крыла.
— Не сведал я про того мужика, а то бы дал ему и пять и более рублев. Ишь, сколь дерзостен. Таковых поощрять надобно, а не брать в батоги. С первого разу могло и не выйти, коли сие внове. Следовало попытку повторить многократно. Ты мне, ваше королевское величество, о всякой такой оказии всенепременно докладывай, не то мы оплошаем с нашими людьми да с нашими порядками. Все ломать надо, все строить заново, на разумный манер. Никак из трясины не вылезем.
— Из какой-такой трясины? — полюбопытствовал дьяк Возницын.
— Вестимо из какой — из нашей российской. Все норовим жить по старине, ровно на белом свете иных порядков и нет. А мы повседневно зрим, что есть порядки куда разумней нашего, и устроение жизни ко великому благу.
— Ну? Опять ты про иноземцев баешь, — насмешливо протянул князь-кесарь. — Стара песня, стара. Меняй на новую.
— И не собираюсь, твое величество, — отрезал Петр. — Я вот иной раз мыслю, что мы и раскольников казнили занапрасно. Нешто они не такие же православные люди, как мы сами. Нешто не молятся тому же Богу и Пресвятой Богородице, что и мы, и святому Николе поклоняются, что и мы. Смутил патриарх Никон умы человеческие без времени, мы признать сие не хотим, упорствуем. А по мне пущай осеняют себя двуперстием, пишут имя Иисусово с одною литерою «И», да почитают не прямой крест, у них крыжом еретцким именуемый, а осьмиконечный. Какая в том докука для веры, какой урон для государства? А люди ведь бегут в леса украинные, спасаются от никониан и власти нашей. А это прямой урон. Меж тем они свою веру в строгости содержат, не бражничают. В духовной чистоте себя блюдут.