Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
— Может, и так, — снова подал голос князь-кесарь, — да ведь наши патриархи, духовные владыки наши, почитают их за еретиков, не желающих жить по общецерковному уставу. Как тут быть? — и он в задумчивости поскреб свой подбородок.
— Патриархия свой закон в государстве поставляет, — раздраженно произнес Петр. — А государству от сего вред, ибо порождает разномыслие. Не ведают, кого более почитать — власть светскую либо духовную. Я над этим давно думаю и вот что надумал: как скончает свой век патриарх Адриан, а он человек зело болезненный, так нового не поставлять. Да!
— Неужели? — разом выдохнули все. Все, кроме иноземцев.
Первым опомнился князь-кесарь.
— Неужто осмелишься?! Неужто подымется рука? Заповедано ведь нам от века.
— Мало ли что заповедано! Неуж над заповеданным трястись, не глядя — есть в нем смысл или нет. А то, что в государстве одна власть должна быть, коей его насельники придержаться должны, есть закон. А церкви заповедаю: в мои дела не мешаться, мои дела есть первые и высшие в государстве. — Петр выговаривал все с запальчивостью, как давно обдуманное. — Не тужи, ваше величество, — усмехнулся он. — Срок патриарху еще не вышел, ждать-пождать придется долгонько. По мне, так я тотчас бы управил, да нет — нельзя, сие я понимаю. Против сильного течения не пойду.
Князь-кесарь сидел выпуча глаза и нервно пощипывая мохнатый ус. Он был явно обескуражен столь дерзким посягательством на святыни. Как же это — святая Русь, да без патриарха? Без духовного владыки? Вот патриарх Никон полагал, что духовная власть выше светской, и он, Никон, возвышен над царем и великим князем Алексеем Михайловичем. На сей почве стакнулись, а то были не разлей-вода. И разгорелась меж них злоба. Но великий государь взял верх, и Никона постигла опала. Был сослан он на Белоозеро, в Кириллов монастырь.
Вот там-то и процвела пышным цветом его самовитость. Вышел из него великий блудодей. С женками распутными любился, винопитию был привержен. А ведь с амвона толковал о чистой святой жизни, всех поучал, как надобно жить по вере, блюсти заповеди в духовной чистоте.
Выходит, одно — слово, другое ж — дело. Вот вам и патриарх-реформатор! Ведали бы расколоучители — торжествовали бы. Но никого из них не оставили в живых. Протопопа Аввакума сожгли в срубе. Никите Пустосвяту отрубили голову, мучительная смерть постигла Сильвестра Медведева — главного врага патриарха Иоакима. Никто не уцелел! Та же власть, которая осудила Никона, подвергла жестоким гонениям и его противников. Так где ж тут справедливость?
…Великое посольство снаряжалось к отъезду. Но власть молодого царя не загустела. Со всех сторон выскакивали козни, оканчивавшиеся казнями.
Козни и казни — таково было начало единодержавия Петра. С тою же страстью, с коей царь рубил корабельный остов, срубались и головы. Монах Троице-Сергиева монастыря Авраамий дерзнул подать государю обличительные записи свои. В одной из них говорилось: «В народе тужат многие и болезнуют о том, на кого было надеялися и ждали, как великий государь возмужает и сочетается законным браком, тогда, оставя младых лет дела, все исправит на лучшее. Но возмужав и женяся, уклонился в потехи, оставя лучшее, начал творити всем печальное и плачевное».
Обличителя, правдолюбца обезглавили. Еще выяснилось, что козни противу молодого царя строил покойный боярин Иван Милославский. Петр повелел вырыть труп боярина да привезти его в упряжке из свиней в Преображенское, где пытали и рубили головы заговорщикам — дабы кровь их стекала на покойника. Такова
Когда вывели на чистую воду всех, кто злоумышлял противу царя, и всех переказнили, великое посольство тронулось в путь. Мартовская распутица препятствовала движению: снег налипал на полозья, колеса увязали в грязи. Кони и люди во всем испытывали недостаток — в кормах и провианте: Россия голодала.
С великим трудом добрались до Риги. Царь был представлен в посольстве как урядник Петр Михайлов, но это было прозрачное инкогнито: молодой царь головою возвышался над всеми.
Петр писал Виниусу: «Севодни поехали отсель в Митау (тогдашняя столица герцогства Курляндского, нынешняя Елгава). Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были токмо зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях (плащах), и кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое… Мы ехали чрез город и замок, где солдаты стояли на 5 местах, которых было меньше 1000 человек… Город укреплен гораздо, токмо не доделан. Зело здесь нас боятся; и в город, и в другие места не пущают, и даже с караулом, и малоприятны».
Местоположение и цитадель глянулись, а люди оказались пренеприятны. Зато в Митаве посольство ожидал торжественный прием. Герцог и его свита чествовали всех, а урядника Петра Михайлова особо, несмотря на то, что великие послы обращались с ним запросто.
— Тут я вас оставлю, — объявил Петр. — Зело мне любопытно повидать море Балтийское в Либау (нынешняя Лиепая). А оттоль поплыть в Кенигсберг. Тамо я вас ожидать буду.
Кенигсберг (нынешний Калининград) был столицею великого курфюршества Бранденбурга. Курфюрст Фридрих III с подобострастием встретил молодого царя — слух о нем катился далеко впереди него. Урядника Петра Михайлова принимали по-царски. Пиршество следовало за пиршеством. Петр с жадным любопытством осматривал достопамятности города — ничего подобного у себя в России он не видел. «Вот ведь каково богато живут, — думал он. — Нам сего не достичь».
Видя доброе расположение русского царя, курфюрст заключил, что с ним легко сговориться об оборонительном союзе. Но не тут-то было: Петр уклонился, рассудив, что это может связать ему руки. Он заглядывал в будущее и понимал, что оно неисповедимо, что какой-то берег Балтики ждет его, и рано или поздно, но он придет в эти места не как гость, а как хозяин.
Однако на здешний артиллерийский парк он глядел глазами бомбардира Петра Алексеева, заряжавшего пушки и поджигавшего трут под Азовом. Артиллерия кенигсбергская, пушки здешние были много превосходней… А снаряд много лучше. Выучиться бы, дабы сию науку на будущие времена применить. И он сказал о своем желании Фридриху.
— О, зачем дело стало, — молвил Курфюрст. — Наш главный артиллерист полковник фон Штернберг охотно просветит вас, и весь наш арсенал будет к вашим услугам.
Полковник фон Штернберг подивился любознательности русского царя. А более всего — его ухватистости, способности с первого раза вникнуть в суть дела. Ему еще ни разу не приходилось видеть столь способного ученика. И свой восторг он выразил в аттестации, которую выдал господину Петру Михайлову в том, что он в непродолжительное время, к общему изумлению, такие оказал успехи и такие приобрел сведения, что везде за исправного, осторожного, благо искусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника признакаем и почитаем быть может.