Василий III
Шрифт:
– Ерёмка!
В мельнице затихли. Кто-то толкнул дверь, забарабанил. Анисим снова позвал:
– Ерёмка, скажи, куда Настю подевал?
– Аниська, открой!
– вместо ответа выругался тиун и затряс дверь.
– А вот не открою, - злорадно рассмеялся Анисим.
– Спалю я вас за Настасью.
Раздался голос егеря Тимохи:
– Здесь твоя Настя, Аниська, забери её!
– Врёшь, пёс, - не поверил ему Анисим.
– Если там она, пущай отзовётся.
В мельнице зашептались. Потом с угрозой заговорил
– Открой, Аниська, пока добром просим. Аль забыл, как били!
– Того не запамятовал, - оборвал Анисим.
– Отныне конец твоим глумлениям над нами, смердами. И дружкам твоим та же судьба, что и тебе, мучитель! Слышишь?
– Ну погоди, выберемся, отправим тебя к твоей Насте в омут, - выкрикнул Тимоха.
– А-а!
– вскрикнул Анисим и сунул горевший жгут в сено. Огонь вспыхнул, охватил дверь. Обжигая руки, Анисим поднёс жгут к стрехе. Пламя лизнуло брёвна, весело заплясало, а Анисим бегал вокруг мельницы, поджигал солому на крыше, приговаривал:
– Горите, горите, не человеки, звери.
Ржали, рвались с повода кони. Опомнился Анисим, кинулся коней отвязывать.
– Вы-то за хозяев не в ответе!
Потом отошёл к запруде, угрюмо смотрел, как, охваченная огнём, горит старая мельница. Плакал в лесу филин. Чернел заросший омут.
В Москве набатно ударил колокол. Анисим повернулся, медленно побрёл с пожара.
Звенигород - не Москва. Звенигород - город тихий, дремотный. Даже удивительно, отчего Звенигородом именуется. Миновал Анисим улицу, другую, редкий прохожий встретится. На Анисима глаза пялят. В Звенигороде каждый друг друга знает, новый человек приметный.
Вот двор боярина-воеводы. Тын бревенчатый, ворота крепкие, тесовые. По-над тыном трава высокая, лопухи ушастые. За боярским подворьем торговая площадь с рядами и лавками. Рубленная из брёвен церковь одношатровая. Кабацкая изба наполовину в землю влезла, дверь нараспашку. Рядом, под деревом, телега оглоблями к небу. Кони выпряжены, тут же траву щиплют.
Дело к обеду. У Анисима живот подвело. Вчерашнего дня как выпросил у трёх бродячих монахов корку хлеба, так с той поры в рот маковой росинки не перепало.
Недолго раздумывал Анисим, вошёл в кабак. Со света темно. Постоял у порога, пока глаза свыклись.
В кабацкой избе пусто. Сидит один мужик, цыгановатый, кудри смоляные, борода подстриженная, а напротив него баба-кабатчица, мордастая, ядрёная.
Глянул мужик на Анисима, пальцем поманил:
– Ходи сюда!
Не стал Анисим дожидаться второго приглашения, уселся на лавку рядом с мужиком. Тот кивнул бабе:
– Налей-ка щец и каши сыпни, да не скупись, вели полну миску. Я платить буду. Аль не видишь, изголодал малый.
И пока кабатчица ставила на стол глиняную миску с горячими щами, мужик выспрашивал у Анисима:
– Откель бредёшь и как зовут?
Глазища у мужика чёрные, жгут Анисима насквозь.
– С-под Москвы я, а именем
– А меня, коли хошь, кличь Фролкой, боле тебе знать ничего не надобно.
И, ожёгши Анисима глазищами, закончил прибауткой:
– Зовут зовуткой, летаю, молодец Аниська, соколом, не уткой.
– И подморгнул.
– Рано знать всё хочешь.
Не стал Анисим в расспросы лезть. Не хочет сказывать - и не надо.
Дождался Фролка, пока Анисим насытится, из-за стола поднялся, волос поправил.
– Хошь, Аниська, со мной? Возьму.
Из Звенигорода ушли вдвоём. Новый товарищ у Анисима весёлый; шапочка набекрень, рубаха с портами новые, на ногах сапоги, не лапти. Шагает себе Фролка бойко, насвистывает. Анисиму не скучно. В душе решил: не отстану от него. Куда Фролка, туда и его, Анисима, путь.
Удивляется Анисим, везде у Фролки знакомые выискивались, и в Звенигороде, и в деревнях, что по пути миновали. Гадает Анисим, какие слова Фролка сказывает мужикам, отведёт одного, другого в сторону, пошепчется с ними и снова идёт, насвистывает. Полюбопытствовал, а тот отрезал:
– Жуй, Анисим, пирог с грибами да держи язык за зубами.
Кто знает, куда бы привёл Фролка Анисима, не случись дорогой лиха…
Беда нагрянула нежданно, от Звенигорода недалеко и отойти успели, вёрст двадцать. Размоталась у Анисима обора лаптя, присел на обочине, бечёвку затянул, встал, притопнул и насторожился. В кустах вроде слабый стон раздался. Прислушался. Так и есть, стонет кто-то. Фролка с Анисимом ветки раздвинули, увидели, лежит человек. Анисим всмотрелся и обомлел, узнал.
– Фролка, так это же князя Курбского челядинец.
– Неужто?
– Мне ли не знать, когда от него палки довелось испробовать. Его князь Семён в Литву с собой забрал. И как он тут очутился?
– Ладно, чего теперь гадать, берись, к дороге вынесем, перевяжем.
Вдвоём они подняли челядинца, вытащили из кустов. Фролка рубаху на раненом разорвал, припал ухом к груди и тут же поднял голову.
– Не дышит. Ножом били.
Из-за пазухи убитого вытащили пергаментный свиток.
– Гляди, никак грамота, - удивился Фролка и взглянул на Анисима.
– Ты в письменах разбираешься? Жаль. Коли б умел, прочли, о чём тут написано.
По дороге зацокали копыта. Оглянулся Анисим - рядом дружинники. На Фролку глаза перевёл, а того уже нет рядом, бежит к лесу, кричит на ходу Анисиму:
– Ти-кай!
Побежал Анисим следом, да разве от верхового уйдёшь. Налетел дружинник, саблей грозит:
– Ну-тко, ещё побежишь - срублю.
Подъехали остальные дружинники. Обомлел Анисим, поперёк седла у одного лежит окровавленный Фролка. Дружинники меж собой переговариваются: