Василий Шуйский
Шрифт:
Охоч был царь Шуйский до прорубей.
День свадьбы назначили на 17 января 1608 года. За неделю до торжества царь не утерпел и пришел под колокольню Ивана Великого, где в землянке жила пророчица Алена. Ради царя все замки царства отворяются, но Алена хлопнула дверью перед государевым носом и ни единого слова в ответ на мольбы не проронила.
Перепугавшись, Василий Иванович послал к Алене своего духовника. Смилостивилась, сама позвала. Два часа пробыл царь в Алениной убогой келье. Вышел
Венчался государь с Марьей Петровной, как и положено царям, в Успенском соборе, но при закрытых дверях. Не пожелал Василий Иванович, чтоб сличали без толку его старость с нежной юностью. Венчание не зрелище — обет Богу.
Марья Петровна, счастливая, что ее невестиным бессчетным дням пришел-таки конец, только радовалась.
Свадьбу праздновали в кремлевском тереме. Были на той свадьбе одни родственники, и Марья Петровна опять не огорчилась, поверила словам супруга, шепнувшего ей, как близкой советнице:
— Ну их! Чем больше людей, тем лжи больше.
— И сглазу! — поддакнула Марья Петровна.
Радостно соглашаться с самим-то царем! Господи! Не больно верилось, что вчера была девица, а сегодня царица.
Все ей было хорошо, все в новость. Одно, может, и цапнуло за сердечко куриной лапой: взоры Екатерины Григорьевны — супруги Дмитрия Ивановича.
Подарок от нее был самый богатый — крест в рубинах. Ведь крест! Слова говорила ласковые, заботливые. Шепнула уж совсем тайное:
— Ты сначала в постели постыдись, да недолго. Немолодому (не сказала «старику») без погляду любовью не разжечься. — И, увидев, как хлопает Марья Петровна глазками, сказала откровеннее: — Ты в постель ложись в рубахе, а потом, вроде жарко тебе, сбрось ее прочь…
Старшая сестра такое разве посоветовала бы? Но вот взоры! И раз и другой перехватывала Марья Петровна Екатеринины взоры. Черные, без блеска. Тьма. И тьму эту, как воду в омуте, крутит. Попадись на погляд в недобрый час, так и хлюпнешь на дно, — дочка Малюты Скуратова.
…После ночи своей заветной, брачной ждала Марья Петровна любопытства и стыдных вопросов. Но кто же станет спрашивать царицу о царе?
Спросили-таки. В бане. Луша спросила:
— Чего было-то?
В голове у Марьи Петровны закружилось, глазки закатились, правду сказала:
— Сладко в женах. Василий мой Иванович несказанно хорош. До третьих петухов не спим.
Василий Иванович и впрямь лет на сорок помолодел.
— Ах, как царствовать хорошо! — говорил он, любуясь Марьей Петровной. — Затворить бы Кремль от всего царства, от всего мира и жить бы для самих себя, для одной своей радости.
И гуляли царь с царицею по царским палатам, взявшись за руки.
Угощал Василий Иванович Марью Петровну красным яблочком. Глядел, радуясь, как она кушает. Ради радости супруги и ей на удивление повелел собрать в комнату зеркала, поставить их так, чтоб одно стало тысячью, а тысяча соединялась в
— Боже ты мой! — всплеснула ручками Марья Петровна. — Василий Иванович, душа моя! Сколько нас с тобою! Несчетно. И все-то они — мы! И все, как мы, радуются!
А как изумилась Марья Петровна, когда увидела себя со всех четырех сторон.
— На затылке-то у меня волосы кучерявочкой. Ишь спинка-то какая прямехонькая!
— Лебедь ты моя гордая! Пава величавая, вальяжная! Гляжу не нагляжусь! — трепетал от счастья Василий Иванович.
Пировали вдвоем! Слуги поставят на стол яства, меды, вина и уйдут. Василий Иванович сам свечи зажжет, и станут они с Марьей Петровной наливать в хрустальные бокалы заморское питье и глядеть на огонь, на чудное сияние волшебного кристалла.
Любил Василий Иванович наряжать ненаглядную. Поставит ее, царицу, в прелести природной, наглядится, а потом все-то сам и наденет на нее, и нижнее и верхнее, и нарядит жемчугом и всяческими каменьями. А она его — в доспехи или тоже в царское платье. Станут они, нарядясь, в комнате, где зеркала, и горит та комната, как жар. Уж такой праздник глазам, какой мало кто видывал в целом свете.
И ходили они — царь с царицею — в лунные ночи в кремлевские сады глядеть на белые снега, на лунные алмазы, на голубой иней.
Правду сказать, дела свои царские государь выгнал все из головы прочь. И хоть сиживал в Думе, да не подолгу. В Думе только и разговоров что о Самозванце. Вот пришел к нему какой-то Рожинский… Адам Вишневецкий явился…
Швед Петрей, допущенный к царской руке, не только на Сигизмунда кивал, но и на папу римского. Самозванец — их дитя. Склонял Петрей Василия Ивановича соединить силы с королем Карлом IX, чтоб развеять напасть.
— Бог поможет, — ответил посланцу царь, но, однако ж, встревожился.
На Самозванца послал он брата Дмитрия Ивановича, князя Василия Голицына, князя Бориса Лыкова. Войско это, соединясь с Куракиным и с татарской конницей, гулявшей по Северской земле, должно было навсегда покончить не только с самозванцами, но и с самозванством. Собралось больше семидесяти тысяч, но из-за глубоких снегов рати остановились в Волхове, ожидая крепкого наста, а лучше всего — весны. Оно и правда, большому войску тяжело снега топтать.
Зато малым отрядам легко! Шайки казаков и поляков брали город за городом.
Куда денешься! Чем погореть али помереть — лучше Дмитрию Ивановичу присягнуть. Вот и таяла земля Шуйского, а земля Самозванца все разрасталась, подтекая день ото дня к Москве.
Впервые прозвучало имя пана Лисовского. Воевода Рязани князь Иван Хованский вместе с Прокопием Ляпуновым пошли освободить от мятежников Пронск. И уж были в городе, но Ляпунова ранили до беспамятства, а Хованский отступил к Зарайску. Здесь и настиг его пан Лисовский. Князь спасся, отряд же его не только был разгромлен, но истреблен.