Василий Шуйский
Шрифт:
— Я готов служить царевичу, — поклонился князь.
— Ну, вот и послушаем, какие вы звонари.
Возвратясь с Волги, Василий Иванович чуть голову себе не сломал, думая, чего ради позвал царевич не Годунова, не Бельского, не Дмитрия с Андреем, а его, Василия, в колокола звонить. Болела о том голова и у Бориса Федоровича. Первым к колокольне прибежал по-утру.
Царевич пожаловал вместе с Шуйским и со звонарем. Борису обрадовался:
— И ты с нами?! Ну, идемте скорей! Пока есть время,
Поднялись на колокольню. Колоколов было семь: большой, пудов на сорок, два средних, пудов по десяти, остальные мелкие.
Годунов принялся оглядывать местность.
— Хорошая крепостенка! Затинных пищалей штук сорок.
— Береженого Бог бережет, — откликнулся Шуйский, по сам наблюдал за Федором Ивановичем.
Царевич вместе со звонарем ходил возле колоколов, пробовал рукой веревки, стучал деревянной колотушкой по колоколам, слушая, как отзываются.
— Средние-то — зело красные! — радостно крикнул Шуйскому, подзывая к себе кивками. — Никогда не звонил?
— Звонил… отроком.
— Зазвонные колокола тоже, видно, голосисты… Хочешь в большой бить?
— Сумею ли?
— Да ты сначала со звонарем. Потом приноровишься. — Позвал Бориса. — Шурин! Друг мой! Бери на себя средние.
— Уволь, Федор Иванович! Я погляжу, как ты звонишь.
— Никак его не приучу к колоколам! — пожаловался царевич Шуйскому. — Хороший, добрый человек, а звонить не смеет… Я ведь вижу — не смеет. А я люблю… Пошли на птиц-то поглядим.
В воздухе, то трепеща крыльями, то распластавшись, мелькали быстрые ласточки. Гулькали голуби, а какой-то их вожак чуть не рычал. Над Волгой совсем — низко прошли клином большие белые птицы.
— Лебеди! — В голосе Федора Ивановича прозвучала такая благодарность, и уж так он желал поделиться нечаянной этой радостью. У князя Василия сердце сжалось.
Годунов их беседе завидовал, в глазах его метались рыси.
— Эй, царевич! Царевич! — крикнул звонарь, торопливо набирая в руки веревки. — Пора!
Язык большого колокола оказался тяжелым. И хоть раскачивал его Василий Иванович вместе со звонарем, первый удар получился совсем робким. Колокол взрокотал, будто пробуждаясь.
Звонарь подбодрил князя улыбкой, и они ударили пуще.
— Бо-ооо-мм! — Медь пошла волнами по сторонам, не достигая еще небес, но прокатываясь по земле невидимым, неощущаемым ветром. — Бооооммм!
И тут царевич ударил в красные колокола, подсветил звук радостным пением зазвонных малых.
Годунов, зажимая уши, поспешил с колокольни вниз.
Царевич Федор этого не видел. Лицо его сияло восторгом. Они со звонарем были в таком понимании и счастье, что Василию Ивановичу сделалось совестно: се истинно люди Божии. Они живы, а он мертвец, сердце в нем —
Отзвонив, царевич подошел к Василию Ивановичу, в глаза посмотрел, улыбнулся:
— С птицами бы жить! Ты, слышал я, книги любишь. Приходи ко мне, почитаем.
Как не пойти?! Блаженный-то он блаженный, да батюшка за его обиду может спросить строго… Пойти — тоже накладно: Годунов насупился, один желает пасти обоих царских сыновей.
Василий Иванович меньше думал, больше вздыхал: все у Бога наперед записано, само дыхание в Его высшей воле.
Федор Иванович Шуйскому обрадовался. Показал образок преподобного Федора Сикеота с частицами мощей великих сирийских подвижников.
— Я крещен во имя благоверного князя Федора Новгородского, — сказал царевич, — старшего брата святого князя Александра Невского. Господь был милостив: Федор на свадьбе своей умер, пятнадцати лет от роду.
Вдруг заплакал:
— За Федора радуюсь, девственником почил, а невесту его жалко. Феодулию, дочку святого князя Михайлы Черниговского, окаянным Батыем убиенного… — Придвинулся, посмотрел доверчиво князю в глаза. — Житие Федора Сикеота ведаешь?
— Прости нижайше, не ведаю, — покраснел Василий Иванович.
— Ничего! Не печалуйся! Я тебе расскажу. Ты приложись к мощам. Святые о тебе на небесах помолятся.
Федор подвел князя к иконам, посадил на скамейку и сам сел.
— У меня ноги болят. Не могу долго стоять… Хорошо тут… Посидеть, поглядеть. А про святого Федора, епископа Анастасиупольского, так тебе скажу — счастливец. Отец его скороходом у василевса Юстиниана Великого служил, а сам он не о службе земным владыкам помышлял — о службе Господу. Георгий Победоносец являлся ему в отрочестве. В десять лет Федор захворал жестоко, смертно. Спасся двумя росинками, упавшими на него с лика Спасителя. Подвиги в монашестве Федор совершил преудивительные! Заключил себя в железную клетку, где только и можно было, что стоять. В епископах его было отравили, да Богородица спасла, дала ему три зернышка. Исцелился… Князь Василий, помолимся? А потом почитаем. Я чудесную книжку припас.
Помолились. Царевич подал князю книгу Григория Богослова.
— Позовем Ирину. Пусть она послушает.
Царевна была удивительно похожа на брата своего, на Бориса, те же черты, та же красота, да только после Ирины Борис казался изнанкой. Шуйскому пришло это на ум много позже, теперь же он испытал непонятное беспокойство.
Читать пришлось Василию Ивановичу. Царевич выбрал «Слово одиннадцатое, говоренное брату Василия Великого, святому Григорию, епископу Нисскому, когда он пришел к святому Григорию Богослову, по рукоположении его в епископа».