Василий Шуйский
Шрифт:
Доктор исполнил приказание.
— Теперь наловите пауков! Их много здесь, хранителей казны. Теперь бросайте пауков в круг… Дохнут! Бегут! Какая сила! Но меня ничто уже не спасет.
Грозный взял огромный рубин.
— Сей камень очищает испорченную кровь. От него память проясняется. Он врачует сердце и мозг. А мне уже не помощник.
Потянулся к изумруду. Ему подали.
— И этот камень враг нечистоты. Он произошел от радуги. Если мужчина и женщина соединены вожделением, то он растрескается… Но я больше всего люблю сапфир. Сапфир сохраняет и усиливает мужество, веселит сердце, приятен всем жизненосным чувствам, полезен в высшей степени для
Грозного положили в постель, дали лекарства, и он заснул.
В положенное, в обеденное время кравчий Дмитрий Шуйский со слугами принесли царю кушанья.
Ивана Васильевича корчили судороги, он бредил.
— Казнить! Всех казнить! Бельского первого! Годунова? Первей Бельского!
Князь Дмитрий приказал слугам выйти, позвал Бориса Федоровича, Богдана Яковлевича и доктора Эйлофа.
— Дайте мне голову Богдана! — приказывал Грозный. — Ну, какова власть на вкус?! Дайте в другую — Бориса! Хотели быть умнее царя… Желали смерти моей… Я вас опередил. Я всех опередил, кто желал моей гибели… Бог не оставит меня. Я — помазанник! — и завыл, завыл: — Иван! Ива-аан! Зачем ты так далеко? Ива-нушка-а-а!
Бельский и Годунов посмотрели друг другу в глаза, потом на Дмитрия. Доктор Эйлоф положил смоченное уксусом полотенце на лоб бредящего.
— У меня есть хорошее лекарство… От судорог и опухоли — следует испробовать баню и теплые ванны.
Баня, трехчасовые ванны, питье помогли. Царь начал поправляться.
Однажды кравчий князь Дмитрий подал кушанья в постель, но государь за трапезу не принимался, медлил и наконец устремил глаза на Шуйского.
Князь охнул, схватил ложку и отведал стерляжьей ухи. Грозный все смотрел на Дмитрия, смотрел.
— Государь! — взмолился кравчий. — Несоленая ушица! Доктор не велит солить.
— Ах, несоленая! — засмеялся царь и отведал ухи. — Впрямь несоленая… Нет! Вы уж давайте соль. Велика ли радость есть с такой рожей, как у нашего кравчего?
Все смеялись, подали царю солонку, князь Дмитрий отведал соли.
А назавтра пришел день святого Кирилла.
Иван Васильевич проснулся бодрым, сила духа вернулась к нему. Позвал сначала дьяка Андрея Щелканова и велел отправить гонца в Можайск, разрешая королевскому послу Сапеге поспешить в Москву.
— А теперь совершим главное и тайное, — сказал Иван Васильевич Щелканову. — Вот мое окончательное завещание, данное перед Богом в ясном сознании. Совершено ради пользы государства и русского народа.
Престол царь оставил Федору, но правителем назначил не Годунова, не Мстиславского с Никитой Романовичем, а, к изумлению Щелканова, чужеземца — эрцгерцога австрийского Эрнеста, сына императора Максимилиана II. Эрнест получал в удел древние русские города Тверь, Вологду, Углич. Оговаривалось: если у Федора Иоанновича наследников не случится, умрет бездетным, престол переходит к Эрнесту, ибо он родня Рюриковичам по пращуру Пруссу, наследник Священной Римской империи, в которой родился и прожил земную жизнь Иисус Христос.
С дьяка Щелканова Иван Васильевич взял клятву — молчать — и, закончив государственные дела, позвал Бельского, стал спрашивать о волхвах.
— Был у них ночью?
— Был, государь.
— Как стоят звезды?
— Говорили — худо стоят.
— Поезжай к ним и скажи: я их всех, лжецов, сожгу в большом
Богдан Яковлевич поспешил к волхвам, ибо после обеда ему, начальнику Аптекарского приказа, нужно было смотреть за приготовлением бани для царя.
Воротившись во дворец, Бельский передал Ивану Васильевичу нижайшее челобитие волхвов.
— Просили сказать тебе: не гневайся, господин. День окончится, когда солнце сядет.
Василий Иванович Шуйский метался весь день по дому. Наконец нашел занятие: сел читать житие святителя Кирилла, архиепископа Иерусалимского.
Родился Кирилл в 315 году, а в 350-м, пройдя испытание монашеством и пресвитерскою службой, был избран архиепископом Иерусалима. Святителя трижды прогоняли с его кафедры: при императоре-арианине Констанции, при Юлиане Отступнике, при Валенте. Поставил Господь Кирилла свидетелем чудесных знамений. При нем землетрясение разрушило в прах стены иудейского храма, сдвинуло с места основание этого храма, построенного Соломоном, пожгло небесным огнем инструменты иудеев, принявшихся восстанавливать святыню. При Кирилле среди дня являлся на небе Честной Крест, сиявший ослепительным светом…
Василию Ивановичу показалось поразительным совпадение. Тогда Крест стоял над Святой землей, теперь же осеняет Москву, блистая всю ночь над храмами Кремля.
Вошел слуга, доложил:
— Господин, к тебе приехал царский доктор Иван.
— Эйлоф?! — изумился Василий Иванович и поспешил хотя бы в сенях встретить угодного царю человека.
Доктор Иван Эйлоф, не отвечая на торопливые приветствия князя, прошел, куда ему указано было, а указано было сесть на самом почетном месте, под образами, — строго и серьезно посмотрел на Василия Ивановича и сказал:
— Полчаса тому назад схимонах Иона преставился.
— Иона? Да кто ж таков?
— Государь царь Иван Васильевич, великий князь всея Русии.
Шуйский попятился, оглядываясь на дверь.
— Нет больше Грозного! Его нет! — сказал Эйлоф. — А теперь, князь, садись со мною рядом и выслушай со вниманием.
Василий Иванович сел, но тотчас вскочил, перекрестился, опять сел.
— Я прошу тебя, князь, посодействовать мне при отъезде… Государь давал мне хорошее жалованье, был щедр на подарки. Я хочу, чтобы меня при отъезде не ограбили. И не убили. А теперь выслушай, почему тебе следует всячески помогать мне. Бельский и Годунов сумели уговорить меня, грешника, спасти бояр от новых казней. Я был им послушен, давал царю яд в еде, в лекарствах. Твой брат, князь, кравчий Дмитрий, как ты знаешь, должен отведывать царские кушанья и царские лекарства. Чтобы не погубить твоего брата, я пользовал князя Дмитрия противоядием, тотчас после царской трапезы поил рвотными снадобьями, делал клистиры, промывая кишечник… Я не отваживался предлагать государю смертельные яды, это было опасно. И открою тебе — государь умер не от яда и не своей смертью. Ответь же, князь, исполнишь ли ты мою просьбу?
— Исполню. — У Василия Ивановича тряслись губы и руки.
— Все позади, — сказал Эйлоф. — Я тебе верю, но прошу, скрепи свое обещание крестом перед святыми иконами.
Князь перекрестился, поцеловал образ Спаса Нерукотворного.
— Я спокоен, — сказал Эйлоф, — поспешу обратно в терем… Впереди, князь, трудные дни.
Ударил колокол.
— Так все это явь? — побледнел Шуйский.
— Это явь, и мы остались живы. — Доктор Иван поклонился и быстро ушел.