Василий Теркин
Шрифт:
— Царствие небесное! — тихо и протяжно произнесла
Калерия. — Срама не хотел перенесть…
— Игрока одна только могила исправит, — точно про себя обронила Серафима.
И это замечание показалось ему неделикатным.
— Деньги… Карты… — Калерия вздохнула и придвинулась к ним обоим… — Души своей не жаль… Господи! — глаза ее стали влажны. — Ты, Симочка, не виновата в том, что сталось с твоим мужем.
"Она же ее утешает!" — подумал Теркин.
— Вы с дороги-то присели бы, — обратился он к ней. — Сима, что же ты
— Закусить не хочешь ли? — лениво спросила Серафима. стр.223
— Право, я не голодна; утром еще на пароходе пила чай и закусила. Тетенька мне всякой всячины надавала.
Они перешли в гостиную. Разговор не оживлялся. Теркина сдерживал какой-то стыд взять Серафиму, привлечь ее к себе, воспользоваться вестью о смерти Рудича, чтобы хорошенько помириться с нею, сбросить с себя всякую горечь. Не одно присутствие Калерии стесняло его… Что-то еще более затаенное не позволяло ему ни одного искреннего движения.
Не боялся ли он чего? Теперь ему ясно, что радости в нем нет; стало быть, нет и желания оживить Серафиму хоть одним звуком, где она распознала бы эту радость.
— Сядьте вот рядком, потолкуйте ладком.
Калерия усадила их на диван.
— Схожу умоюсь и платье другое надену. Вся в пыли! Даже в горле стрекочет. А угощать меня не трудись, Сима. Право, сыта… Совет да любовь!
Любимое пожелание Калерии осталось еще в воздухе просторной и свежей комнаты, стоявшей в полутемноте от спущенных штор
— Сима!
Теркин взял ее руку.
— Знаю, что ты скажешь! — вдруг порывисто заговорила она шепотом и обернула к нему лицо, уже менее жесткое, порозовелое и с возбужденными глазами.
–
Ты скажешь: "Сима, будь моей женой"… Мне этого не нужно… Никакой подачки я не желаю получать.
— Успокойся! зачем все это?
— Дай мне докончить. Ты всегда подавляешь меня высотой твоих чувств. Ты и она, — Серафима показала на дверь, — вы оба точно спелись. Она уже успела там, на балконе, начать проповедь: "Вот, Симочка, сам Господь вразумляет тебя… Любовь свою ты можешь очистить. В благородные правила Василия Иваныча я верю, он не захочет продолжать жить с тобою… так". И какое ей дело!.. С какого права?..
В глазах заискрилось. Она начала опять бледнеть.
— Успокойся! — повторил все тем же кротким тоном
Теркин.
Но он не обнял ее, не привлек, не покрыл этих глаз, еще недавно прельщавших его, пылкими поцелуями. стр.224
Ее словам он не верил. Все это она говорила из одной своей гордости и ненавистного чувства к двоюродной сестре, ни в чем не повинной, искренно жалевшей ее; она ждала, чтобы он упал на колени и радостно воскликнул:
"Теперь нас никто не разлучит! Ты не можешь отказать мне!"
В груди у него не было порыва — одного, прямого и радостного. И она это тут только почуяла.
— Ты знаешь, как я с тобой прожила год! Добивалась я твоей женой быть? Мечтала об этом? Намекала хоть раз во весь год?
— Разве я говорю?
— И теперь мне не нужно… Я вольная птица. Кого хочу, того и люблю. Не забывай этого! Жизни не пожалею за любимого человека, но цепей мне не надо, ни подаяния, ни исполнения долга с твоей стороны. Долг-то ты исполнишь! Больше ведь ничего в таком браке и не будет… Я все уразумела, Вася: ты меня не любишь, как любил год назад… Не лги… Ни себе, ни мне… Но будь же ты настолько честен, чтоб не притворяться… Обид я не прощаю… Вот что…
Теркин хотел было удержать ее, Серафима рванулась и выбежала из гостиной.
За ней он не бросился; сидел на диване расстроенный, но не охваченный пылом вновь вспыхнувшей страсти.
XVI
Лесная тропинка сузилась и пошла выбоинами. Приходилось перескакивать с одной колдобины на другую.
— Дайте мне руку, Калерия Порфирьевна. Так вам удобнее будет перейти.
Она, розовая от ходьбы и жаркого раннего после обеда, протянула Теркину свободную руку… На другой она несла ящичек на ремешке.
Собрались они тотчас после обеда. Серафимы не было дома: она с утра уехала в посад за какими-то покупками.
На даче через кухарку стало известно, что в Мироновке появилась болезнь на детей. Калерию потянуло туда, и она захватила свой ящичек с лекарствами. стр.225
Теркин вызвался проводить ее, предлагал добыть экипаж у соседей, но ей захотелось идти пешком. Они решили это за обедом.
Своим отсутствием Серафима как бы показывала ему, что ей "все равно", что она не боится их новых откровенностей. Он может хоть обниматься с Калерией…
Так он это и понял.
До обеда он расспрашивал Калерию о ее заветных мечтах и планах, но перед тем настаивал на том, чтобы она, не откладывая этого дела, приняла от него деловой документ.
— Симы тут нечего замешивать, — убеждал он ее. — Я брал, я и израсходовал, я и должен это оформить.
К ноябрю он расплатится с нею; может, и раньше. Из остальных денег она сама не желала брать себе всего. Пускай Серафима удержит, сколько ей с матерью нужно. На первых порах каких-нибудь три-четыре тысячи, больше и не надо, чтобы купить землю и начать стройку деревянного дома.
Она мечтала о небольшой приходящей лечебнице для детей на окраинах своего родного города, так чтобы и подгородным крестьянам сподручно было носить туда больных, и городским жителям. Если управа и не поддержит ее ежегодным пособием, то хоть врача добудет она дарового, а сама станет там жить и всем заведовать. Найдутся, Бог даст, и частные жертвователи из купечества. Можно будет завести несколько кроваток или нечто вроде ясель для детей рабочего городского люда.
Теркин слушал ее сосредоточенно, не перебивал, нашел все это очень удачным и выполнимым и под конец разговора, держа ее за обе руки, выговорил: