Василий Теркин
Шрифт:
— Старики наши сказали бы: "Это вас лукавый испытывает". А я скажу: доброе дело выше всяких страстей и обольщений. В Симе больше влечения к вам… какого? Плотского или душевного? Что ж за беда! Сделайте из нее другого человека… Вы это можете.
— Нет, не могу, Калерия Порфирьевна. С ней я погрязну.
— Таково ваше убеждение?.. Лучше, Василий Иваныч, пострадать, да не отворачиваться от честного поступка. Ежели вы и боитесь за свою душу и не чувствуете к Симе настоящей любви — все-таки вы ее так не
"Брошу, брошу!" — чуть не слетело с его губ признание.
Он молчал, отнял руки от лица и глядел в землю, низко нагнув голову, чтобы она не могла видеть его лица. стр.229
— Простите меня за то, что разбередила вас! — сказала тихо Калерия и приподнялась. — Пора и в Мироновку. Там детки больные ждут.
До выхода из леса они молчали.
ХVII
С того перекрестка, где всего неделю назад Теркин окликнул глухонемого мужика, они повернули налево.
— Этот проселок, — сказал он Калерии, — наверно доведет нас до Мироновки.
Не больше ста сажень сделали они между двумя полосами сжатой ржи, как, выйдя на изволок, увидали деревню.
У въезда сохранились два почернелых столба ворот, еще из тех годов, когда Мироновкой владел один генерал из «гатчинцев». На одном столбе держался и шар, когда-то выкрашенный в белую краску. Ворота давно растаскали на топку.
— Вы здесь еще не бывали, Василий Иваныч? — спрсила
Калерия, ускоряя шаг. Ей хотелось поскорее дойти.
— Нет; на этой неделе собрался и не дошел.
— Есть усадьба? Кто-нибудь живет… помещики или управляющий?
— Знаю, что в доме живет по летам семейство одно. Пайщик нашего общества, некто Пастухов. Не слыхали?
— Нет, не слыхала.
— Я сам не знаком с семейством. Да это ничего. Пойдемте в дом. Я отрекомендуюсь и вас представлю. Они, конечно, будут рады и дадут сведения, куда идти, в какие избы.
— Это не важно! Я и сама найду, только бы туда попасть, в эту самую Мироновку.
Им обоим легче стало оттого, что разговор пошел в другую сторону.
"Будь что будет! — повторял он про себя, когда они молча шли из лесу. — Жизнь покажет, как нам быть с Серафимой".
Тотчас за столбами слева начинался деревенский порядок: сначала две-три плохеньких избенки, дальше избы из соснового леса, с полотенцами по краям крыш, некоторые — пятистенные. По правую руку от стр.230 проезда, спускающегося немного к усадьбе, расползлись амбары и мшенники. Деревня смотрела не особенно бедной; по количеству дворов — душ на семьдесят, на восемьдесят.
На улице издали никого не было видно; даже на ребятишек они не наткнулись.
— Так в усадьбу идем? — спросил Теркин.
— Спросить бы надо.
— Да вам что ж стесняться, Калерия Порфирьевна?
Она как будто конфузилась.
— Я не трусиха, Василий Иваныч, а только иной раз невпопад. Может, они там отдыхают. А то так Бог знает еще что подумают. Впрочем… как знаете…
Просторную луговину, где шли когда-то, слева вглубь, барские огороды, а справа стоял особый дворик для борзых и гончих щенков, замыкал частокол, отделяющий усадьбу от деревенской земли, с уцелевшими пролетными воротами. И службы сохранились: бревенчатый темный домик — бывшая людская, два сарая и конюшня; за ними выступали липы и березы сада; прямо, все под гору, стоял двухэтажный дом, светло-серый, с двумя крыльцами и двумя балконами. Одно крыльцо было фальшивое, по-старинному, для симметрии.
Все это смотрело как будто нежилым. Ни на дворе, ни у сарая, ни у ворот — ни души.
— Мертвое царство! — вымолвил Теркин.
Они вошли в ворота. И собак не было.
На крыльце бывшей людской показалась женщина вроде кухарки, одетая не по-крестьянски.
— Матушка, — крикнул ей Теркин, — подь-ка сюда!
С народом он говорил всегда на "ты".
Женщина, простоволосая, защищаясь ладонью от солнца, неторопливо подошла.
— Господа Пастуховы тут живут?
— Тут, только их нет.
— Уехали в посад?
— Совсем уехали… раньше как недели через две не вернутся.
— Куда? На ярмарку, в Нижний?
— Нет, лечиться… на воды, что ли, какие. Сергиевские, никак.
Теркин и Калерия переглянулись.
— И никого в доме нет? стр.231
— Никого. Вот я оставлена да кухонный мужик… работник опять…
Идти в дом было незачем.
— А скажите мне, милая, — заговорила Калерия, у вас на деревне дети, слышно, заболевают?
Женщина отняла ладонь от жирного и морщинистого лба, и брови ее поднялись.
— Как же, как же. Забирает порядком.
— Доктор приезжал? Или фельдшер?
— Не слыхать чтой-то. Да без барыни кому же доктора добыть?.. Староста у них — мужичонко лядащий… опять же у него бахчи. Его и на деревне-то нет об эту пору.
— А в каких избах больные ребята? — тревожнее спросила Калерия.
Теркин смотрел на ее лицо: глаза у нее стали блестящие, щеки побледнели.
— Да, никак, в целых пяти дворах. Первым делом у Вонифатьева. Там, поди, все ребята лежат вповалку.
— Что же это такое?
— Жаба, что ли. Уж не знаю, сударыня. Нам отлучаться не сподручно, да мы и Я не сподручно, да мы и деревенских- то мало видим. Тоже… народ лядащий!..
— Послушайте, — Калерия заговорила быстро, и голос сразу стал выше, — покажите мне, которая изба Вонифатьева.
— Вон самая угловая, коло колодца, супротив той бани… где тропка-то идет.
— Хорошо!.. Благодарю!.. Василий Иваныч, я пойду…
Подождите меня.
— Почему же я не могу?
— Нет, это меня только свяжет. И, как знать, может, болезнь…