Василий Тёркин
Шрифт:
Сообщение о работе над поэмой и чтение отрывков из нее составили существенную часть творческого отчета А. Твардовского на заседании Военной комиссии. Союза писателей 22 июня 1942 г. (См.: «Вопросы литературы», 1975, № 5, стр. 228-231; ЦГАЛИ, ф. 631, оп. 16, ед. хр. 103, л. 1-9). На этом же заседании впервые было объявлено и название новой поэмы — «Василий Теркин», которое автор долгое время «даже скрывал» (там же), опасаясь неверного представления о произведении, названном популярным именем «фельетонного» героя.
О том, как в походной, фронтовой обстановке писалась эта поэма, — сказано в самом ее тексте:
…украдкой На войне под кровлей шаткой, По дорогам, где пришлось, Без отлучки от колес, В дождь, укрывшись плащ-палаткой, ИльО. Г. Верейский, бывший свидетелем того, как одна за другой рождались главы «Василия Теркина», вспоминает: «Работая, Александр Трифонович до поры ни с кем не делился, никогда не писал на людях. Сидел подолгу один в землянке или в лесу, никому не показываясь. Помню его одинокую фигуру в накинутой на плечи длинной шинели, когда он бродил в лесу среди покалеченных войной стволов деревьев. Он любил писать ранним утром и всегда старался работать допоздна, часть работы — ту, что уже завязалась, — отложив на завтра, чтобы, чуть забрезжит свет, снова сесть к столу (опрокинутому ящику, пню, где придется), на котором уже лежит пусть малое, но все же начало для разгона на сегодня». 93
93
Орест Верейский. К двум портретам. — «Нева», 1972, №12, стр. 198.
Особая, «фронтовая» судьба поэмы, создававшейся с учетом потребностей дня и печатавшейся по главам, по мере их готовности, в фронтовой печати (причем Твардовский некоторое время, и даже, по-видимому, не один раз, считал поэму уже законченной, а потом продолжал ее снова) — наложила на произведение свой отпечаток; оно, несомненно, стало бы более цельным, если бы все писалось после событий и публиковалось сразу. Именно в этом смысле можно понимать слова Твардовского:
И хотя иные вещи В годы мира у певца Выйдут, может быть, похлеще Этой книги про бойца, — Мне она всех прочих боле Дорога, родна до слез…Думается, что и для читателя эта особенность произведения — следствие исторической необходимости и особых обстоятельств создания книги, о которых нельзя не помнить, относясь к «Василию Теркину» как к литературному памятнику, — так же дорога. В поэтическом наследии А. Твардовского она превосходно восполнена его следующей, значительно более «литературной» поэмой — «Дом у дороги» (1942-1946) — образцовым произведением в смысле законченности и цельности.
В то же время, именно такая форма «книги про бойца» как нельзя лучше соответствовала оригинальности и творческой свободе, с которыми она была создана. — «Летопись не летопись, хроника не хроника, а именно «книга», живая, подвижная, свободная по форме книга, неотрывная от реального дела», — как писал Твардовский. 94 Может быть, именно этим глубоко жизненным, несочиненным обстоятельствам и обязана своей неувядаемой свежестью «неправильная» с точки зрения ортодоксальной поэтики поэма Твардовского. Создавая произведение, поэт сообразовывался прежде всего с действительностью, а уж потом — и менее всего — с литературным каноном. Позволительно вспомнить, что столь же обескураживающими в формальном и жанровом отношении были и такие шедевры русской литературы, как «роман в стихах» «Евгений Онегин» и «поэма» «Мертвые души».
94
См. в наст. издании, стр. 265.
Твардовский еще до войны проявил склонность к подобной циклической форме, создавая серию стихотворений о плотнике деде Даниле. Данила — явный предшественник Василия Теркина в творчестве А. Твардовского, а в ранних редакциях «Книги про бойца» он фигурирует в качестве одного из ее героев — руководителя смоленских партизан. В повествовании о Даниле вырабатывался и стих «Василия Теркина».
Вопрос о жанровом своеобразии произведения и о его сюжете — один из самых сложных и спорных в критических оценках «Василия Теркина». Иные критики с недоверием отнеслись к заявлению самого автора об отсутствии сюжета, как к своего рода хитрости. Усматривают сюжет в идейно-нравственном возмужании Теркина, в изображении нарастающего темпа войны; некий заменитель сюжета находят в известной логике развития художественного повествования, связанной с нарастанием «мысли и чувств народных», причем образ героя становится «все глубже и масштабнее, а авторские отступления все лиричнее и проникновеннее». 95 Все это в «Василии Теркине» есть; есть в поэме начало и конец. Известной заменой сюжета в «Книге про бойца» выступает хроника войны, ее перемены, ее ход. Главы, составлявшие прежде первую часть, отмечены суровым и мрачным, трагическим колоритом («Переправа»); вторая часть отражает напряженное противоборство переломного периода войны. Главы третьей части — «На Днепре», «По дороге на Берлин», «В бане» — наполнены бодростью и предпраздничным предпобедным весельем, когда
95
А. Турков. Александр Твардовский. М., 1970, стр. 71.
Не остается неизменным на протяжении книги и ее герой — Теркин. В главе «Дед и баба», будучи старшим в передовом разведывательном отряде, он заметно более сдержан в своем поведении, чем при первом своем появлении на страницах книги, а при форсировании Днепра, под конец поэмы, он уже не только не «балагур», извергающий «вздор незаменимый» (варианты главы «На привале»), но и вовсе — «не встревал» в шутки. —
Он курил, смотрел нестрого, Думой занятый своей. За спиной его дорога Много раз была длинней. И молчал он не в обиде, Не кому-нибудь в упрек. Просто больше знал и видел, Потерял и уберег.Развитие характера, действительно, здесь просматривается. Но оно не может служить заменой сюжета в обычном смысле. Надо верить А. Твардовскому, подтвердившему эту мысль и в статье «Как был написан «Василий Теркин»: сюжета в обычном смысле в его произведении, действительно, нет, и даже календарь событий не всюду выдержан. Есть только некоторые сюжетные связки: встреча с танкистами, которые, как выяснилось, некогда доставили раненого героя в санбат; история с шапкой девушки-санитарки. Эти сюжетные эпизоды способствуют сцеплению глав «Теркин ранен», «Гармонь», «О потере». Другая сюжетная линия, связанная с образом генерала, намечается в главах: «Кто стрелял?», «Генерал», «Теркин пишет».
Однако событийное, сюжетное в этом произведении не так важно; «Книга про бойца» замечательна другим.
Как феномен искусства, «Василий Теркин», вероятно, и не может быть интерпретирован с точки зрения формы с абсолютной бесспорностью. Интересное истолкование поэмы предложила, О. Ф. Берггольц, определившая произведение как лирическую поэму, главное значение которой не в Теркине и не в описании военных действий самих по себе, а в тех мыслях и чувствах, в философии и нравственности, которые породила война прежде всего в авторе поэмы и в очень близком к нему ее герое — Теркине. 96 Содержание, «социальный заказ» и беспрецедентные внешние условия создания вещи обусловили в «Василии Теркине» новаторство литературной формы. Все перечисленные элементы находятся в произведении Твардовского в полном соответствии.
96
См.: О. Берггольц. Испытание миром. — «Литературная газета», 17 ноября 1945 г.
Органическая демократичность поэмы, изображение в ней основного труженика войны — рядового солдата-пехотинца, потребовали дробного плана с быстрой сменой кадров не слишком широкого захвата: форсирование безымянной реки; крестьянский дом, оказавшийся в зоне боевых действий; безвестный «бой в болоте» за ничем не примечательный, да и не существующий уже более населенный пункт с нарочито безличным названием: Борки; эпизодическая встреча с некоей «бабкой» «по дороге на Берлин», баня, — все это периферия войны, почти демонстративная, нарочитая приземленность, камерность, в немногих случаях прерываемая изображением генерала — «владыки боя», или общей картиной всего огромного фронта, опоясавшего страну, взятой в совершенно ином масштабе: