Ватага (сборник)
Шрифт:
На голоса путь свой правит Варька, торопится, как бы Сенька не настиг, бегом припустилась и, не помня себя, вбежала в Федотов двор.
А в Федотовом дворе — веселье. Мужики кричат, хохочут, в ладоши бьют:
— Оп!.. Оп!.. Оп!.. Ай да молодка… Наяривай, Обабок… Не подгадь…
Пьяный Обабок в валяных сапогах возле назимовской Даши пляшет, а та, вся в алых кумачах, дробно пристукивая полусапожками, топчется, шутливо ударяя платком по плечу Обабка, и покрикивает:
— Ой, да и чего же мне не гулять!..
Вспотевший
— На, Обабок, клюнь… Выкушай!..
Обабок водку тянет, а возле Дарьи уже двое других плясунов роют каблуками землю.
— Варька, иди, становись в круг…
Та, высмотрев Федота, к нему направилась, а хмельная Даша — к ней.
— Ой, девонька… Весело-то мне как… Гуляй знай, солдатка… Мужняя жена… Гуляй!.. Поминай Бородулина!..
Она вдруг заплакала и, плача, стала целовать Варьку, а та, вырываясь, кричала мужикам:
— Вот что, хрещеные… Вы пошто бузуев убивать повели?
— Жисть свою пропиваю! — взвизгивала Даша.
— Они тут ни при чем… Это Сеньга-жиган!..
— Плюй мне, девонька, в глаза!
— Он коров всех перерезал… Сенька…
Но мужики ничего не понимают, — Федот пьяней вина, — меж собою ссору завели.
Даша плачет:
— Ой, нехорошо… Головушка скружилась.
Варька Федоту в самые уши кричит:
— Дяденька Федот, спосылай мужиков-то! Пусть вернут… Долго ль на лошади… Это што ж тако, господи…
— Варька?.. Эй, Варька!.. — Обабок к ней подходит. — На-ка, тяпни… Плюнь Сеньке в рыло… Во-от…
— Да, дяденька Обабок…
— Пей!..
— Варька… Варва-а-рушка… Пляши!.. — окружили мужики.
— Даша… Дарья Митревна… Пригубь…
— Эх, молодайки… Ай-ха!..
— Бузуев-то… Ради Христа…
— Бузуям — смерть!
Тогда Варька, обругав по-мужицки пьяных, вырвалась из угарного кольца и побежала к Прову.
А навстречу ей Анна, простоволосая, на бородулинском коне скачет:
— Варька, беги скорей к Устину… Я за тятькой… Я их наздогоню!.. — и скрылась в прогоне.
Дедушка Устин давно уже на ногах, по хозяйству управляется: бабы нет, один. Все Кешку ждал. Нет Кешки — сам пошел.
На улице ни души. Только мальчишки кричали ему:
— Бузуев-то увели, дедка…
Устин — бегом, на ходу разулся, сапоги далеко от себя швырнул. Варька встретилась:
— Дедушка, родимый…
Устин дико уставился на трясущуюся Варьку.
Потом вдруг круто повернул и проворно, по-молодому, будто живой воды хлебнул, побежал вдоль улицы.
— Айда! — крикнул он Тимохе и махнул рукой. — Бей сполох… Да шибче… Со всей силы чтоб!..
Тимоха вскочил, огляделся кругом, глуповато улыбнулся и, гогоча во все горло, припустился к часовне.
А дедушка Устин в край деревни к своей избушке бросился.
— Нет, стой,
XXVIII
— А не уволите ли вы нас, ребята? — на ходу робко спросили Власовы.
— Хе! — по-собачьи оскалил белые зубы Цыган. — Вы очень даже хитропузые… Я вас так уволю, что…
Власовы прикусили языки.
Науменко остановил лошадь:
— Привстань-ка, старичок… — и подложил под простреленную, в крови, ногу Лехмана свой армяк.
Лехман застонал, пристально поглядел в глаза Науменко и сказал:
— Пить.
Тот достал из передка туесок с квасом.
— Эй, ты! Цыть!
— Да ну-у, Крысан… Чего ты, всамделе… — уговаривал Науменко.
— Им все одно крышка!..
— Ну, я им заместо попа буду… Дозволь, пожалуста… вроде как причащу… — И Науменко горько улыбнулся.
Цыган захохотал. Бродяги жадно пили квас.
Науменко опять стал просить мужиков:
— Ребята, вы идите с Богом домой, а мы вот с товарищем — тут недалече живем — запряжем коней да доставим людей-то в волость…
— В воло-о-ость?! — ехидно протянул Крысан и весь задергался. — А оттуда куда? Не в Расею же… Уж их тут, в Сибири-то, сколь побито?.. Си-и-ла… — и желваки за щеками быстро заходили.
— Грешите, дьяволы, одни! — с сердцем бросил вожжи Науменко.
— А это видел?! — загремел Цыган, выхватив из-за пояса топор.
Заскрипела телега. Опять пошли.
Тюля был крепче всех: его не топтали сапогами, как Ваньку и Антона… И потому, что много еще было непочатой силы в Тюле, ему неотразимо хотелось жить.
Страх исчез в Тюле, и подбитые глаза его дерзко щупали лохматую стену тайги.
Но Крысан зорко смотрит, чует, должно быть, его намерение, по пятам идет, сверлит глазами спину.
Зло берет Тюлю.
— Ты не шибко на тайгу-то пялься… — поравнявшись с ним, скрипит Крысан и хихикает.
У Тюли сжался кулак, он хотел с размаху ударить Крысана в висок, но сдержался, а левая нога его сладко ощутила лежащий за голенищем нож.
— Не сумлевайся, — бросает он Крысану, стараясь пропустить его вперед, но тот, дав Тюле тумака, сквозь зубы цедит:
— Наддай шагу…
Тюле это нипочем, широко про себя улыбается улыбкой тайной: в мыслях он уже давно по тайге дешевым скоком носится, давно на своей воле живет… Ух ты…
У Ваньки Свистопляса все тело ноет, ресницы дрема смыкает. Идет или нейдет Ванька, жив или помер — не знает, не хочет, не может знать. Голоса спорят о чем-то, ругаются. Чуть приоткрыл глаза: скрипит телега, на ней Лехман, возле Лехмана, скрючившись, Антон. Телега скрипит, на телеге Лехман… Стонет… Слипаются у Ваньки ресницы… Вздрогнул, осмотрелся, ноги сами собой идут, в кустах корова рыжая… нет, черная…