Ватажники атамана Галани
Шрифт:
— Хватит разговоры городить, пора кончать фигариса, — зловеще сказал Фрол.
Он бросил вёсла на дно лодки, схватил меня и принялся привязывать к ногам тяжёлый камень. Я не сопротивлялся. Берёг силы.
— Это хорошо, что ты не визжишь как свинья, — говорил Измайлов. — Раз смерть неизбежна, надо принять её с достоинством.
Достойно умирать я естественно не собирался. К тому времени я сумел немного ослабить верёвки.
— Последнее желание есть?
— Развяжи меня и отпусти.
— Увы, не могу. Ещё что-нибудь.
— Можно я размозжу этим камнем
Фрол взревел, как дикий зверь и пнул меня сапогом в зад. Я полетел в воду и стал стремительно погружаться. Мои лёгкие разрывались от недостатка воздуха, уши болели. Ногами я коснулся илистого дна. Вязали меня впопыхах и вместо того, чтобы связать руки за спиной просто прикрутили их к бокам. Благодаря этому мне удалось достать кинжал, невероятным усилием ещё больше ослабив путы и дотянувшись одной рукой до другой. Я перерезал верёвки, стянул сапоги и всплыл на поверхность. Там принялся жадно глотать воздух. Увидел выше по течению тёмный силуэт лодки. У левого борта стояли разбойники и смотрели в воду.
— Упокой господь его душу, — блаженным голосом церковного диакона произнёс Измайлов.
Фрол смачно плюнулся, но по обыкновению промолчал.
Глава VI
Холодная ночь на берегу. Как я добывал себе обед. Я возвращаюсь в Казань и попадаю в логово Филина. Подслушанный разговор. Я отправляю на тот свет Измайлова и возвращаю свои бумаги.
Я выбрался на берег, дрожа от холода. Мой кафтан остался у Измайлова со всем содержимым карманов, среди которого числились огниво, курительная трубка, кисет с табаком и кошелёк со всей выручкой от продажи «цезарианского тяжеловоза». А самое главное, за подкладкой кафтана были зашиты драгоценные бумаги, указ с печатью великого государя Петра Алексеевича, письмо воеводе Бахметьеву от его сиятельства Антона Мануиловича Девиера и рекомендация Матвею Ласточкину.
Я снял с себя мокрую одежду и провёл ночь, безуспешно пытаясь согреться, скача по берегу, аки юродивый. К тому времени, когда взошло солнце, я уже был готов отдать все сокровища мира за возможность разжечь костёр, выпить кружку горячего чая и выкурить трубку.
Утром я, наконец, увидел, где нахожусь. Стены и башни казанского кремля появились из утренней дымки выше по течению. Меня била дрожь. Живот завывал песню голодного волка. Неподалёку я увидел деревушку, небольшую, всего дворов десять. От неё вереница мужиков с лошадьми и сохами двигалась по тропинке в сторону не вспаханного поля.
Если бы я пошёл в деревню и попросил этих добрых людей о помощи, то наверняка бы получил миску щей и кусок хлеба. Но меня взял страх, что в деревне могли обитать люди, якшающиеся с ушкуйниками. За последние дни я уже два раза чудом спасся от смерти. Третий раз, скорее всего так не повезёт. Пока разбойники считают меня покоящимся на дне Волги — я в безопасности.
По этой причине я решился на дурной поступок. Воровать грешно, особенно у людей, добывающих хлеб насущный тяжким трудом. Но в данной ситуации у меня не было другого выхода.
Я увидел девочку с хворостинкой, гнавшую к реке гусей. У меня в голове сразу созрел план. Я сделал из ремня пращу, вымазался с ног до головы грязью и стал ползком подбираться к гусям.
Птицы почуяли меня, загалдели и, приняв угрожающую позу, стали наступать.
— Да чо это с вами!? — воскликнула девочка. — А ну, геть назад!
Она принялась хлестать их прутиком. Птицы недовольно гоготали, но слушались.
Я вскочил в полный рост, раскрутил пращу и метнул камень в ближайшего гуся. Тот замертво упал на землю, а девочка застыла на месте от удивления и испуга.
Я подбежал к гусю, схватил его за шею и бросился наутёк. Девочка, придя, наконец, в себя, дико завизжала.
Из изб повыскакивали бабы. Я услышал, как маленькая пастушка что-то быстро тараторит. Оглянулся назад:
— Чёрт! Чёрт! — закричала девочка, указывая на меня. — Он Михеича стырил! — Михеичем наверное, был покойный гусь.
Бабы заохали, залопотали. В их руках как по волшебству появились вилы, и они бросились за мной в погоню.
«Ох, не приведи господь попасться им в руки» — подумал я: «Такие, как пить дать, наделают дырок».
Бегал я быстро, поэтому без труда оторвался от преследования. Укрылся в прибрежных камышах. Погоня кряхтя и ругаясь на чём свет стоит, пронеслась мимо.
Я выбрался из своего убежища, прихватил спрятанную одежду и направился в деревню. В одной из изб я застал грудного ребёнка в колыбельке и древнего старика с длинной бородой. Увидев меня, он выпучил глаза, забормотал:
— Изыди нечистый! — и полез под лавку.
Я схватил лежавшее на печке огниво, взял немного соли и хлеба и побежал в лес. Поев и выспавшись, я, как мог, привёл в порядок одежду и вышел на дорогу. Нужно было вернуться в Казань и, во что бы то не стало, отобрать у разбойников мои бумаги.
Но попасть в город после захода солнца было непросто. Ворота закрыли, улицы перегородили рогатками, и у каждой стояли солдаты. Я уже собирался заночевать в поле, но тут увидел нарядную карету, спешившую в город. «Эту-то точно пропустят» — подумал я и, прыгнув на козлы, пристроился среди пожиток богатого путешественника.
Карету остановили у рогаток. Караульный потребовал пропуск. Кучер нагнулся и передал ему бумагу. Солдат повертел её в руках и передал вышедшему из будки прапорщику. Тот поднёс бумагу к фонарю, прочитал, вытянулся по струнке и произнёс:
— Извольте проезжать. Эй, Афонька, дурень ты этакий, поднимай шлахбауму.
Солдат поспешил исполнить распоряжение.
— Трогай! — крикнул кучер.
Лошади понесли карету по пустынным улицам Казани. Миновав слободы, она въехала в ворота деревянных стен посада и остановилась возле одной из башен, покосившейся от времени, с дверью висевшей на единственной ржавой петле и прохудившейся крышей. Из бойниц на нижних этажах пробивался мерцающий свет.
И вдруг я услышал голос, от которого у меня затряслись поджилки.