Ватажники атамана Галани
Шрифт:
— Не высовывайся! Не хватало, чтобы они ещё и тебя подстрелили.
Вскоре взошло солнце, и с ним пришла тишина. Кызылбаши, казалось, куда-то исчезли. Не было слышно даже стонов раненых. Мы не рисковали высовываться до тех пор, пока совсем рядом не раздался шум яростного боя, а затем звонкий голос Лёшки Кортнева произнёс.
— Эй, есть здесь кто живой!?
Мы осторожно выглянули из-за зубцов, чтобы убедиться, что нам это не чудиться и увидели есаула стоящего перед башней в окружении полусотни казаков. Трупы кызылбашей в беспорядке валялись на камнях.
Звук выстрелов
Расчёт атамана оправдался. После убийства беглярбега в персидском войске начались раздоры и неразбериха. Многие солдаты, пользуясь безвластием, дезертировали. Остальных офицеры сумели кое-как организовать, но время было потеряно. Наш караван, растянувшийся на целую версту, благополучно достиг побережья.
Там мы увидели, что Мишке Баламуту всё это время тоже жизнь малиной не казалась. Пока галанино войско бродило по горам и штурмовала Шемаху, несколько местных беков собрав своих нукеров, объединились и попытались сжечь наши суда. О ярости бушевавшего здесь сражения говорили гнившие во рвах трупы людей и лошадей, насаженные на железные колья и около сотни убитых, валявшихся вокруг рвов. Это славно поработала мортирная батарея. Укреплённые на колесе стволы без остановки метали гранаты, безжалостно косившие осколками наступавших всадников. Земля была пропитана кровью. Стояла жуткая вонь.
Как только показалась наша колонна, беки сняли осаду и поспешно убрались восвояси. Мишка Баламут не потерял ни одного человека, не считая двух раненых ещё в морском сражении, умерших за эти дни и одного казака, которому пуля попала в зад, и бедняга страдал оттого, что был не в состоянии сесть, а ещё больше от насмешек товарищей.
Надо было спешно погрузить добычу и уйти в море. Однако добра оказалось больше чем могло влезть в трюмы стругов. Кто-то предложил выкинуть в море «Толстуху», но Галаня категорически воспротивился этому, сказав что такая пушка сама по себе настоящее сокровище. Так что бросили наименее ценное из добычи.
Оставшихся в живых людей хватило, чтобы укомплектовать команды только восьми стругов. Остальные суда пришлось сжечь.
Когда берега Ширвана стали медленно удаляться за горизонт, Галаня произнёс:
— Ну, вот братки, хабара у нас полные трюмы, пора, значит, домой, — и велел кормщику править к Волге-матушке и славному городу Астрахани.
Глава XVIII
Мы возвращаемся на Волгу. Остров Стеньки Разина. Галаня в Астрахани. Мы с Мишкой Баламутом куролесим. Появляется Матвей Ласточкин. Тайная встреча. Я договариваюсь с астраханским губернатором Волынским.
После месяца похода по Хвалынскому морю, боёв и грабежей мы, наконец, снова увидели родные берега. Потрёпанная флотилия Галани, состоявшая теперь всего из восьми стругов, вошла в устье Волги. Вчерашние голодранцы, пропившие в кабаке последние портки, в одночасье сделались богачами, настоящими тысячниками, однако выглядели хуже любого нищенствующего. Одетые в грязные полуистлевшие лохмотья, страдающие чесоткой и вшами, измождённые нечеловеческими тяготами, они дрожали в ожидании предстоящей оргии, мечтая о том, как будут шататься по Астрахани в шелках и бархате, сорить серебром, пить самое дорогое вино и любиться с самыми красивыми девками.
К тому времени я уже почти забыл своё настоящее имя, полностью превратившись в матёрого татя Ваську Дьяка, не ведавшего жалости и наслаждавшегося упоительной вседозволенностью грабежа. Я думал как волк, убивал как волк, чувствовал то, что чувствует волк, вонзая клыки в горло жертве, я стал волком.
Галаня решил остановится на острове Четыре Бугра. Остров этот находиться посреди Волги у самого выхода в Хвалынское море. Здесь ещё сохранились остатки деревянной караулки, построенной Стенькой Разиным. Берега его сплошь поросли камышом, и пристать можно было только в одном месте.
На берегу первым делом соорудили баньку. Для этого в землю врыли огромный котёл, сверху натянули парусиновую палатку. Котёл наполнили водой и кинули в неё огромный раскалённый камень. Четыреста казаков принялись выпаривать из себя грязь и всяческую надоедливую живность.
После мытья атаман объявил делёж добычи. Всё награбленное снесли на берег. То, что надо было посчитать — посчитали, то, что надо было взвесить — взвесили. На мою долю пришёлся мешок специй, семь тюков драгоценных тканей, золотой кубок, два серебряных блюда, денег столь-ко, сколько я раньше и не видывал, а так же перстень с алмазом, браслет с рубинами и многое другое менее ценное.
— Эх, и погуляем в Астрахани, — радостно заявил мне Мишка Баламут, у которого, так же как и у меня, от свалившегося богатства голова пошла кругом. — Три дня буду пить и драть девок. А потом оставлю разбой, справлю паспорт и поеду в Европу. Там толковому человеку есть где развернуться. А здесь только сгинешь зазря, как Силантий.
— Кто это? — поинтересовался я.
— Был у нас в ватаге беглый мужик, до меня ещё. Говорят сказки умел сочинять такие, что все слушали разинув рты, и детишки и взрослые. Галаня ему разок и брякнул, так, без задней мысли, — тебе, мол, Силантий, книжку надобно в Москве в типографии отпечатать. Силантий и загорелся. Сам он был неграмотный. Попросил Лёшку Кортнева. Тот сказки его в тетрадку записал.
Осенью, когда ватага разошлась, отправился Силантий в Москву. Пришёл в типографию и говорит, отпечатайте мне книжку, а я за всё заплачу. И суёт тамошнему начальнику кошель с серебром, хабар свой. Тот деньги взял, половину себе отсыпал, а с остальной половиной прямиком в Преображенский приказ побёг. «Слово и дело» крикнул. Так мол и так, явился странный мужик, наверняка беглый. Денег у него видимо-невидимо. Сразу видать тать. Силантия тут же и повязали. Признание на дыбе вытянули и на галеры. А тетрадка его теперь бог знает где. Наверное в Преображенском приказе к делу приложена, если цела ещё.