Вайзер Давидек

Хюлле Павел

Я молчал, сбитый с толку картой и дотошностью сержанта. Это выглядело так, будто я признавал его правоту, и он сразу же завершил:

– Из того, что ты говорил, следует, что ты не знаешь точно, где находились Вайзер и ваша подружка в момент взрыва. Ты сказал: «Вайзер велел нам ждать у лиственниц, а когда увидел, что мы там, пересек ложбину и помахал нам рукой, чтобы мы легли, и сразу после этого земля задрожала от взрыва и на голову нам посыпался песок» – так ты говорил, да?

Я кивнул. Запах чеснока усилился, и мне захотелось соленого огурчика.

– Ну-ка, посмотри сюда. – Сержант ткнул карандашом в карту. – Посмотри внимательно. Вы стоите у лиственниц, вот здесь. Вайзер видит вас, он в каких-нибудь

двадцати метрах от вас, вот здесь. Потом направляется к мине – «пересек ложбину», как ты сказал, – значит, отдаляется от вас в сторону заряда. Вишневскую в это время вы не видите, так как она идет вот здесь, за кустами орешника. А теперь смотри внимательно, это самое важное. Вайзер вот отсюда подает вам знак, и вы лежите, не поднимая головы, стало быть, не можете видеть, что в эту самую минуту к нему подходит ваша подружка. И что происходит? Сразу же после знака происходит взрыв. А откуда Вайзер махал рукой? Да, этот красный кружок обозначает место взрыва – там, где яма. Вайзер махал вам именно оттуда, с того места, где былазаложена мина. Было так: Вайзер сперва помахал рукой, а когда вы уже лежали лицом в землю, наклонился над зарядом, чтобы проверить провода. Потом он должен был вместе с Вишневской подойти к генератору, который находился вот здесь, именно здесь мы его нашли, но на этот раз заряд взорвался сам, без прокрутки ручкой и без нажатия рычага. Возможно, это был снаряд, а не мина, сконструированная вашим приятелем. При прежних взрывах – вы сами говорили – от сигнала Вайзера до детонации проходило обычно две минуты. Примерно столько времени требовалось, чтобы отойти от заряда в безопасное место, где был спрятан генератор. Ведь Вайзер каждый раз, хоть заряды были заложены в разных местах, делал одно и то же. Сначала подавал знак, чтобы вы залегли тут, или тут, или тут, потом проверял в последний раз подсоединение проводов к запалу бомбы – все ли в порядке, – после этого шел к генератору туда, или туда, или туда и только тогда крутил ручку генератора и нажимал на рычаг. На этот же раз он проверил провода – после знака рукой могло пройти не больше пятнадцати секунд – и пошел к генератору, вот сюда, но не дошел, так как заряд взорвался сам. Он взлетел на воздух вместе с Вишневской, а вы очень хотели их увидеть, ну и увидели, но только якобы. И поверили, что они идут вот здесь в гору, когда уже на самом деле они стояли возле ямы, хотя это в ста метрах от того места. Разве не так было?

Я стоял у стола и удивлялся, что все в его рассказе так складно сходится. Слишком складно, чтобы быть правдой. Но я не говорил ничего, ведь человек в форме не знал, что на следующий день над Стрижей мы встретились опять, теперь уж действительно в последний раз. Не знал ничего он и о черной пантере, о нашем матче с армейскими на лужайке у прусских казарм, не видел Вайзера в подвале старого завода, и волосы не поднимались у него на голове дыбом, во всяком случае, не от того. Он вздохнул, и я снова почувствовал струйку чесночного запаха, а М-ский сказал:

– Все сходится, и ты даже не знаешь, кто подтвердил, что над Стрижей вас видели днем раньше, а? – Я молчал, и М-ский закончил: – Видел вас причетник брентовского костела. – Впервые в этот день М-ский торжествующе улыбнулся, а вздохнул на этот раз я, так как улика была серьезная. Видно, когда у причетника спрашивали, он перепутал числа. Тем лучше, подумал я, если у них все начинает как-то складываться. Но до конца допроса было еще далеко. Сержант снова сел в кресло, а М-ский подошел ко мне.

– Еще одно мы должны выяснить – где вы спрятали останки Вайзера и Вишневской? Говори!

Я молчал.

– Это уголовное дело, – добавил директор. – Вы не заявили ни о том, что случилось, ни об этом кошмарном подвале. – Голос его набухал угрозой. – Как вы могли так поступить? Это отвратительно! Это… это хуже каннибализма, – выпалил он наконец. – Совести у вас, нет, что ли, чему вас, в конце концов, учат на уроках Закона Божьего?

– Говори сейчас же, что с этими… этими… останками, – вмешался сержант. – Должны же вы были найти кусок тела или одежды, а?

Я стоял, опустив голову, и представлял себе, как держу на ладони глаз Вайзера, а у Шимека в руке – лоскут от платья, и мы складываем все в нашу ямку, а Петр тянет: «Господи, упокой их душу…» – потом мы засыпаем ямку, утаптываем ее каблуками, но глаз Вайзера подмигивает нам из-под земли, и будет мигать до конца света и усмирять нас, как черную пантеру за решеткой оливского зоопарка. Это было страшно. Я дрожал всем телом. М-ский схватил меня за волосы у самого уха, в том месте, где сейчас начинается щетина, и слегка потянул вверх, но короткие волоски выскользнули у него из пальцев, он схватил еще раз, чуть повыше, и началось «ощипывание гуся».

– Где-вы-это-за-ко-па-ли! – скандировал он и при каждом слоге тянул вверх, и я поднимался все выше, пока наконец не встал на самые кончики пальцев, качаясь, как пингвин, а М-ский тянул еще сильнее, собственно, уже выдергивал мои волосы. – Где-вы-это-за-ко-па-ли! Ска-жи на-ко-нец! или! оторвать! тебе! голову! что ли?!

И я бы наверняка в этот момент закричал благим матом и, может, выкричал бы, как было на самом деле, если бы не зазвонил телефон на столе директора. М-ский отпустил мои бачки и посмотрел в ту сторону, а директор, сняв трубку, сказал сержанту:

– Это вас.

На минуту повисло молчание, все плыло у меня в глазах – от «ощипывания гусей» болела голова, и щека, и лоб, и виски, а сержант кивал и произносил только: «Да-да, хорошо, да-да, разумеется, да, хорошо, конечно, ну конечно, хорошо, хорошо». Хотя я до сих пор не знаю, кто тогда разговаривал с человеком в форме в девять часов вечера, но испытываю к этому неизвестному огромную благодарность. Ведь это благодаря ему М-ский перестал меня мучить. И когда сержант положил трубку, оказалось, что им надо посоветоваться, и меня отослали обратно в канцелярию на складной стул, рейки которого ужасно впивались в зад. И мы снова сидели втроем под присмотром сторожа, и я смотрел на часы, и мне казалось, что медный кружок на конце маятника такого же цвета, как кадило ксендза Дудака, из которого он выпускал клубы седого дыма, когда мы пели «Да благословен будь святой хлеб вечной жизни».

Такие же часы с медным диском маятника я видел в Мангейме в квартире Эльки, когда много лет спустя поехал в Германию, чтобы встретиться с ней. Разумеется, я ей не сказал, какова цель моего путешествия. Услышав мой голос в телефонной трубке, вернее услышав мою фамилию, она ответила не сразу. Возможно, у нее перед глазами встали все письма, которые я посылал в Мангейм и которые она бросала в корзину. Этого я не знаю, но молчала она добрую минуту, после чего я услышал совершенно трезвый вопрос:

– А откуда ты звонишь?

– С вокзала, – закричал я в трубку. – С вокзала, и хотел бы с тобой увидеться!

Она снова помолчала с минуту.

– Ну хорошо, я весь день дома, – ответила так, будто мы виделись только вчера. – Знаешь, как доехать?

Конечно я знал, как доехать, все к этой встрече у меня было приготовлено, все спланировано и предусмотрено до мелочей: вопросы, темы разговора, фотография могилы Петра, – и все это коварно было направлено, вернее, должно было быть направлено на особу Вайзера. Такси, в котором я ехал по городу, вел усатый турок. Он лез с разговорами, почуяв, что я не немец, но мыслями я был уже с Элькой и вспоминал сентябрьское утро семьдесят пятого года, когда я провожал ее на морской вокзал в Гдыню, откуда она отплывала в Гамбург.