Важный разговор [Повести, рассказы]
Шрифт:
Вдоль дороги, будто брошенные кем-то листочки бумаги, летали по ветру белые мотыльки. А может, в самом деле бумажки — от того самого письма, которое прислал Гриша Самохин. Ну и дурак все-таки этот Гришка!..
Потом отец и Ванята увидели овсяное поле. Густое, зеленое, чуть подернутое сизым налетом. Будто еловый бор. Где-то там, в гуще его, если подумать, сидит желтоглазая сова, стоят на своих белых ножках грибы, озираясь, бредет плутовка лиса…
Они постояли у края поля, потом отец сказал:
«Ты иди, а я после тебя. Чтобы сюрприз!
«Висит. Я тебе точно. На всю жизнь!»
Отец обнял Ваняту, притянул к себе. И тут Ванята проснулся. Рядом, положив ладонь на его плечо, спал отец Пыховых. В окошке брезжил рассвет. Слышалось, как где-то далеко, наверное, в Козюркине, стройно пели утреннюю зорю петухи.
Лицо Пыхова было спокойное, на щеках и подбородке выжелтилась колючая щетина. Выше густой и тоже с рыжинкой брови темнела маслянистая полоска — видимо, недосуг было отмыться в темноте после ночной смены. Ванята снял руку Пыхова с плеча, поднялся. Пыхов встрепенулся, сонными глазами поглядел на Ваняту.
— Ты чего? Лежи, говорю…
— Я сейчас. Спите. Я по делу…
Пыхов перевернулся на другой бок и снова захрапел.
Степь уже проснулась. А может, она и не затихала с овеем. Ворчали, выворачивая пласты земли, тракторы, помахивали издалека ребристыми мотовилами комбайны, стрекотали жатки-тараторки.
Ванята выбрал самую короткую дорогу в Козюркино. Только домой! Все будет, как в этом хорошем сне — и отец, и ромашковый луг, и овсяное поле, в котором, если помечтать, прячется желтоглазая сова, стоят на белых ножках грибы, озираясь, бредет плутовка лиса…
Роса обметала травяную обочину дороги. Ванята разулся и пошел босиком. Из-за хлебов виднелись треугольники крыш и верхушки деревьев. На взгорке, в километре от Ваняты, темнела одинокая сосна с плоской густой вершиной. Ванята загадал — если доберется до сосны и не встретит по дороге ни пешего, ни конного, все у него будет в порядке и отец непременно вернется домой.
— Впере-о-д! — крикнул сам себе Ванята.
Но мечта его не сбылась. Слева, где петляла дорога на ферму, появилась и побежала наперерез Ваняте дуга и конская голова с торчащими врозь ушами, послышался глухой рокот колес.
— Н-но! — услышал Ванята. — Н-но, оргвопрос!
Ванята оглянулся по сторонам и, спотыкаясь, побежал в хлебное поле. Упал на теплую, непросохшую от росы землю и лежал до тех пор, пока телега не промчалась мимо.
Глава девятнадцатая
РАДОСТНАЯ ВЕСТЬ
Всю неделю лил дождь. Умолкли в поле тракторы, опустели дороги. Промокли, потемнели плетни и черепичные крыши; сникли в палисадниках цветы.
Сегодня воскресенье. Ванята сидит возле окна, разбирает коробку с крючками и грузилами. Мать закутала плечи платком, читает книжку о кормовых рационах.
Она то и дело поднимает голову, придерживая пальцем строчку, слушает шорохи за окном.
— Никак, идет кто? — спрашивает она.
Ванята гремит крючками и грузилами, молчит. Неужели она не справится сама с этими глупыми рационами?
Вкрадчиво тикают часы. Остановятся, послушают вместе с матерью — не идет ли парторг? — и снова стучат.
«А может, мать и парторг в самом деле нравятся друг другу? — думает Ванята. — Конечно, это не его дело, а все-таки обидно…»
Шестой час, а в избе по-вечернему сумрачно. Тускло поблескивает на стене фотография отца. Лица его не видно. Укоризненно чернеют только узенькие, поставленные вкось черточки глаз.
Похоже, у него сейчас такие же мысли, как у Ваняты. Смотрит на мать и думает: «Эх, Груша, Груша, что же это ты в самом деле!..»
Нежданно-негаданно появилась в сапогах и сером брезентовом плаще тетка Василиса. Капельки дождя посеребрили выбившиеся из-под платка волосы и густые, круто загнутые брови.
— Ой боже ж ты мий! — запричитала она. — Та що ж там на вулыци робытся! Лье и лье, дощ отой проклятый! Та там же хлиб увесь погные! Та що ж це за напасть на нашу голову!
Тетка Василиса принесла из сеней охапку дров. С грохотом открыла дверцу печки, начала растапливать. Затрещали поленья, в избе запахло теплой, смолой и лесом.
— Как там ваши хлопчики? — спросила мать, когда тетка Василиса перестала ворчать и хлопать дверцей.
— Ты вже краще не пытай! Позамерзлы, як цуцики. А з поля — ни шагу. Погоды, сердешни, ждуть. И Ванька Сотник там мерзне. Аж дывытысь больно. Та включи ты оте радио! Що воны там про погоду брешуть? Та що ж ты сидишь, я тоби кажу!
Мать включила репродуктор. Кто-то далекий тихо и задумчиво играл на скрипке.
Третий день радио обещало сухую погоду, и третий день ошибалось. Впрочем, может, где-то неподалеку уже давно светило солнце. И только в Козюркине лил, как назло, дождь и тучи стояли над селом неподвижно, будто лодки у причала.
Музыка неожиданно смолкла. В репродукторе что-то щелкнуло, зашипело и вдруг знакомым хрипловатым голосом сказало:
«Внимание! Говорит Козюркинский радиоузел. Товарищи колхозники, завтра ожидается хорошая погода. Партийная организация и правление колхоза просят всех бригадиров и звеньевых немедленно явиться в контору. До свидания, товарищи! Включаем Москву».
Тетка Василиса окаменела от неожиданности. Она сидела возле печки, опустив красные, отекшие от тепла руки, потом поднялась, тихо, будто кто-то мог помешать долгожданной вести, сказала:
— Це наш диктор. Цей вже не збреше! Я пишла. Там же ж хлопчики мои переживают! Ах боже ж ты мий! Та чого ж це я тут стою!
Тетка Василиса и мать оделись, вместе вышли из дому. Тетка отправилась к трактористам, а мать — в контору. Дождь, несмотря на прогнозы, припустил еще сильней. Может, тучи вытряхивали из последних сил свою серую шубу, а может, наползли новые и желали похвастать, на что они способны.