Важный разговор [Повести, рассказы]
Шрифт:
Все дружно принялись за еду. Миски держали на коленях. Где уж тут думать о столах и стульях — похлебал борща, поел крутой пшенной каши, и снова за работу.
Не зевай, жми на все гайки!
Пыхов Ким подобрел после еды, забыл про обиду. Он забрался вместе с Ванятой в кузов машины и принялся за дело.
— Пускай говорит на празднике что хочет, — сказал он про Марфеньку. — Провалится, будет знать! Я тебя предупредил…
А машинам не было ни конца ни краю.
Нагрузишь одну, и тут же, точно корабль у причала, стоит еще одна.
Торопись, ребята!
В два часа дня Иван Григорьевич приказал шабашить.
— Хватит на сегодня, — сказал он. — А то председатель колхоза заругает. И так уже влетело…
Председателя Ванята видел всего два или три раза. С утра до сумерек гонял он по бригадам на новеньком, недавно купленном «козле». Нередко оставался на ночь в поле, при свете фонаря ладил с механиками тракторы и комбайны. Ванята слышал о молодом, прибывшем из Тимирязевки председателе и от матери, и от Платона Сергеевича, и от Сотника.
Им были довольны, и дела в колхозе шли теперь на поправку. Ванята тоже был доволен. Может, перестанут теперь в районе дразнить их «топтунами». Обидно все-таки…
Марфенька и Ванята первыми умылись возле пожарной бочки, сидели под навесом, ждали, когда закончат туалет остальные ребята.
На смену школьной бригаде пришли женщины. Лбы и подбородки у сменщиц были закрыты от солнца белыми косынками. Марфенька с завистью поглядывала на колхозниц, похожих в своих платках на хирургов в белых масках.
— Им хорошо! — сказала Марфенька. — А нас кругом жмут. Только и знают: «Нельзя, уходи, дети до шестнадцати лет не допускаются!» Правда, обидно?
— Ну да, обидно, — согласился Ванята. — Ты скорее хочешь стать взрослой?
На лбу Марфеньки, возле того места, где начинаются брови, выкруглились два бугорка.
— Нет! Все хотят, а я не хочу…
— Почему? — удивился Ванята. — Ты ж сама говоришь…
— Не знаю… Так, как сейчас, лучше. Правда?
— Ну и несешь! Ты что, всю жизнь будешь «дети до шестнадцати лет»?
Марфенька сдунула с лица тонкую прядку волос, задумчиво сказала:
— Может, и буду… У меня сестра Ирка. В восьмой класс ходит, а до сих пор в куклы играет. Сама видела…
Ванята недоверчиво и с удивлением посмотрел на Марфеньку, покрутил пальцем возле виска.
— Она у вас — того? — спросил он.
— Нет, не того, — просто и без всякой обиды ответила Марфенька. — Ирка — отличница… Я сама Платона Сергеевича про куклы спрашивала…
— Чудная ты! Хохотал он, наверно?
— Ничуть. Он все понимает…
— Что он тебе сказал?
Марфенька задумалась. Вспоминала во всех подробностях разговор с парторгом.
— Он так прямо и сказал… как это, погоди… ага, он вот как сказал: «Вернуться в свое детство боятся только дураки и бюрократы». Правда, здорово?
— Не знаю, — уклончиво ответил Ванята. — Я про это еще не думал…
— Нет, он у нас особенный! — сказала Марфенька. — Его вот как уважают! Только Сашкин отец…
— Что он про него говорит?
— Ерунду всякую… Он говорит, у парторга солидности не хватает. Правда, глупый?
— Может, и глупый. Я к нему в голову не лазил…
— Конечно, глупый. И злой… Платон Сергеевич, он даже вот какой серьезный! Он парторг, а сам, как самый обыкновенный человек. Правда?
— Не знаю… Я тут недавно…
— Подожди. Еще узнаешь… Пошли, а то все умылись. Чего сидишь?
Ванята поднялся. Только сейчас он почувствовал, как ныли у него все косточки, разливалась по телу жаркая, томящая усталость. Даже на речку не хотелось идти.
Ребята собрались все вместе, поговорили и тут же, большинством голосов, решили на речку не ходить, подождать, пока спадет жара. Только Пыхов Ким хорохорился, грозил, что уйдет «мырять» один. Но Киму никто не верил. Он всегда норовил делать по-своему, а потом подумает — и на попятную. Такой был характер у этого рыжего, но все же компанейского человека.
Марфенька и Ванята шли домой вместе. Ребята разбрелись по степным дорожкам. Кто вправо, кто влево, кто по глубокому оврагу, который козюркинцы называли Тишкиным яром. Марфенька и Ванята выбрали самую короткую, петлявшую по жнивью тропу. В стороне, будто айсберги, мелькали стога соломы, бороздили поля гусеничные тракторы. По черной борозде ходили друг за другом и кланялись земле грачи.
Марфенька остановилась, посмотрела из-под ладони в степь.
— Видишь? — спросила она. — Пыхов с Сотником пашут!
— Пускай пашут…
— Какой же ты все-таки! — воскликнула Марфенька.
— Какой есть, — глядя в сторону, ответил Ванята. — Пошли! И так запарился…
— Нет, я не пойду! — упрямо сказала Марфенька. — Мне с Ваней посоветоваться надо.
— Советуйся. Я разве запрещаю!
— Значит, не пойдешь?! — с вызовом спросила Марфенька.
— Не хочу. Я тебе уже сказал.
— Почему не хочешь? Ты говори!
— Не видал я, как пашут, что ли… Только время зря терять.
— Нет, я знаю, отчего не хочешь, — сказала Марфенька. — Ты Сотнику завидуешь, вот чего!
— Сама завидуешь, а на меня сваливаешь! Я разве не знаю…
— Нет, я не так завидую, — обиженно сказала Марфенька. — Ты совсем иначе завидуешь! Я все понимаю… Идем сейчас же!
Марфенька потянула Ваняту за рукав, повела к чернеющей вдалеке пашне. Они долго шли по жесткой, колючей стерне, обогнули стог соломы и снова увидели трактористов. Трактор неторопливо полз по полю. Сзади тянулась глубокая борозда; металлическим блеском отливали поднятые лемехами отвалы земли.