Важный разговор [Повести, рассказы]
Шрифт:
— Ты, Покусаев, болван, — скажет она. — Я в тебе окончательно разочаровалась!
Неизвестно, как оценят Сережкин шаг Вовка-директор и лучший друг Изя Кацнельсон. Вероятно, тоже не одобрят. Не подходили Сережке и другие пункты рекламы. У Сережки не было опыта и рекомендаций. Без них в порядочный дом нечего и соваться. Это ясно.
Устраивала обе, неизвестные пока друг другу стороны, только вторая графа: оплата по соглашению. Сережка согласен. Даже на полставки.
Сережка стоял возле столба, как конь, привязанный к стойлу. Читал объявление и все больше понимал — работа эта как раз по нему. Опыт — дело наживное, а рекомендация — пустяк. Выпишут в домоуправлении. У него там знакомство.
Сережка снял объявление, чтобы избавиться от конкурентов. Пускай ребята смеются. Ему наплевать!
С заветным объявлением в кармане Сережка ринулся домой. По двору бродил Изя Кацнельсон. Ему было скучно без лучшего друга. Изя увидел Сережку и очень обрадовался.
— С работы пришел? — спросил он.
Сережка перевел дух, ласково посмотрел на Изю.
Ему можно было доверить все…
— Без рекомендаций не берут, — сказал он. — Это тебе не шаляй-валяй.
Изя Кацнельсон поддержал друга, сказал, что работа — это не шаляй-валяй. Тем более такая, как у Сережки. Но вешать голову нечего. У Изиного отца есть характеристика. Он переводился из сапожной мастерской в промкомбинат, но потом не перевелся. Характеристика лежит дома, в тумбочке. Изя перекатает ее в два счета.
— Пошли, — сказал он. — Это мне раз плюнуть!
Изя Кацнельсон увлек друга в дом, переписал характеристику и прочитал Сережке. Только фамилию, где надо, переменил. Это был замечательный документ. Изя с наслаждением читал его, а отдельные, самые выразительные места даже перечитывал по два и три раза: трудолюбив, морально устойчив, политически грамотен.
В Сережкиной груди нарастал теплый, радостный ком. Он только теперь узнал все свои достоинства, понял, как мало ценили его люди. Ему было даже как-то неудобно перед Изей из-за этого превосходства и массы положительных качеств. Ведь Изя тоже был, в сущности, неплохой парень…
Изя окончил чтение и вопросительно посмотрел на Сережку из-за своих круглых, увеличивающих, как графин с водой, очков. Сережка кивнул головой, сказал, что все отражено правильно и принципиальных возражений у него нет.
— Напиши, что я люблю детей, — сказал Сережка и немножко покраснел. — Сейчас так требуют…
Изе не хотелось снижать пафос документа этим будничным признанием. Но он не стал спорить с другом из-за пустяков и уступил Сережке. Изя обмакнул перо в чернильницу и дописал внизу листка: «Очень любит детей и при встрече всегда здоровается с ними».
Изя и Сережка отправились в домоуправление заверять характеристику. Там у Сережки была знакомая паспортистка. Она приносила маме паспорт и пила вместе с ней чай с вареньем. Паспортистке ничего не стоило шлепнуть на характеристике печать или какой-нибудь штамп.
В домоуправлении, однако, случилась небольшая осечка. Сережке сказали, что паспортистка уже ушла и, вероятно, вернется только завтра. Горевал Сережка не долго. Можно оформиться в няньки и так. Ему поверят на слово, не будут придираться из-за какой-то печати. Это ясно.
Сережка не стал терять зря времени. Он еще раз поблагодарил лучшего друга Изю и отправился на службу.
Место, где требовали няньку, Сережка нашел без труда. Он знал город как свои пять пальцев. Это был небольшой домишко на окраине. Во дворе за деревянным забором румянились на солнцепеке яблоки, дозревали вишни.
Сережка открыл калитку и вошел во двор. Под деревом он увидел голубую коляску на высоких колесах и возле нее двух женщин. Одна была совсем молодая, а другая старая, в белой косынке с двумя острыми концами на лбу. Молодая женщина смотрела в коляску на какой-то бело-розовый сверток и улыбалась. Старуха сидела на табуретке, раскачивала коляску рукой и гнусавым голосом пела:
— Баю-баюшки-баю…
Сережка понял все. Молодая — это хозяйка свертка, а старуха — нянька. Она опередила Сережку. Он не выдержал конкуренции, погорел как швед под Полтавой, которого разбил Петр Первый.
Сережка повернулся и вышел за ворота. Разорвал в мелкие клочья Изину характеристику и швырнул прочь. Ветер подхватил белые лепестки и понес на самый край света. Сережка постоял еще немного, подумал и поплелся вслед за лепестками на край света…
Случилось так, что Сережка до конца света не дошел. Он доковылял только до железной дороги с полосатым шлагбаумом. Справа от переезда был глиняный бугор, а за ним — болото с лягушками. Из-за бугра доносился какой-то вой и визг. Сережка прислушался и понял — это гудела и визжала грузовая машина.
Там была узкая земляная дорога. После дождя по ней не ездили. Дождь был только вчера. Так разошелся, что деревья ломались. Наверно, шофер не знал, какая это дорога, и затесался в самую грязь.
Сережка полез на бугор, спустился по рыжему скользкому откосу и увидел грузовик с прицепом. На прицепе лежали длинные неструганые доски и большие ящики с черным клеймом.
Сережка подошел ближе. Машина увязла в болоте левым колесом, вырыла глубокую скользкую яму. Шофер дергал за рукоятки. Машина моталась из стороны в сторону, гремела всеми своими железками и не двигалась с места. Колесо вертелось вхолостую. Вокруг шлепали липкие черные комья.
Шофер окончательно выбился из сил. Он вылез из кабины, вытер рукавом лоб, уныло ударил каблуком по мокрому скату. Тут он заметил ротозея Сережку. Сначала он смотрел на Сережку, как смотрят на пустое место или телеграфные столбы, которые мелькают и мелькают за окном кабины. Потом лицо его оживилось. Вероятно, вспомнил, что вдвоем беда всегда вполбеды. Даже с таким маленьким и не совсем сильным человеком, как Сережка.
— А ну, малый, помогай, — сказал он. — Чего стоишь?