Вблизи Софии
Шрифт:
Траян, сначала улыбавшийся, стал раздраженно барабанить пальцами по круглому столику.
— А ты? Ты согласилась с ней?
— Я, конечно, ей возразила, сказала, что со временем будет больше электроэнергии, что сейчас это неизбежные трудности, переходный период. А она еще больше возмутилась: «Зачем вы притворяетесь? Разве вы не видите, что с каждым днем становится все хуже? И это называется социалистической культурой!»
— И ты ничего не сказала?
— А что я могла сказать? И тетя Зорница ее поддержала. Она тогда гостила у меня неделю.
— Я об этом сразу догадался.
— Чему тут удивляться? Так думают все.
— Не им удивляюсь, а тебе. Как ты можешь слушать этих слепых, недальновидных людей, у которых нет ни воображения, ни перспектив! Почему ты не выставишь их за дверь? Ты изменилась, Дора.
— Ну, что ты! Я вовсе не придерживаюсь их взглядов, просто подумала: тебе интересно узнать, что они говорят.
— Нет, — Траян отодвинул пепельницу и встал. — Меня нисколько не интересует, что они думают. В тот день, когда Жужи не могла вскипятить кофе, а ты не догладила свой воротничок…
— Я гладила твою рубашку, вот эту, что ты сейчас надел…
— Пусть так. Ничего страшного, если бы я один раз надел плохо выглаженную рубашку. Хочешь, я тебе расскажу, что случилось в это время у нас на строительстве? Я был в туннеле, когда вдруг выключили ток. Карбидные лампы были не заряжены. Темно, как в могиле, со стен капает, под ногами вода, кругом вагонетки, рельсы, камни. В туннеле тогда со мной была одна девушка. Она не испугалась, не стала жаловаться. Только и сказала: «Надо скорее строить, обеспечить Софию электричеством».
Эти слова напомнили ему о листке из Ольгиного блокнота, лежавшем в кармане куртки. Он хотел его вынуть — на пол упала смятая бумага.
— Какое-то письмо, — сказала Дора, поднимая листок.
— Нет! — поспешно ответил Траян и протянул руку к последнему «факелу», который они с Ольгой так и не успели зажечь тогда в темном туннеле. Этот листок, попавший на глаза жене, вдруг смутил Траяна.
— Он тебе нужен? — удивленно спросила Дора.
Траян уронил измятый листок.
— Нет, выброси его, Дора! — против воли сказал Траян. В его голосе слышалась тревога и страх. — Тебе надо переехать на строительство.
Неужели он так боится этого мимолетного воспоминания? Что для него эта случайно встретившаяся девушка, озарившая его сиянием своей молодости? Ведь Дора — это его жизнь, его молодость, его любовь. Он делил с ней все: свои юношеские мечты, удачи и невзгоды — и важное и незначительное. Ей он первой рассказал о своем водохранилище. И она все еще молода и хороша. Но даже не это главное. Он связан с ней каждой своей мыслью, каждым переживанием, каждым вздохом. Ведь это его Дора! Двадцать лет изо дня в день невидимые нити соединяли их. Разве можно разорвать тысячи этих невидимых нитей?
Почему он вдруг сказал об этом переезде? Испугался, что может отдалиться от Доры, и оттого так поспешно зовет ее к себе?
Дора привыкла угадывать все мысли мужа, но сейчас она не могла понять причины его внезапного решения. Правда, вначале, когда Траян только что уехал, он говорил ей, что они должны быть вместе. Но потом ни разу не напоминал ей об этом. И вот снова начал этот разговор, да так настойчиво.
— Я, конечно, приеду, посмотрю.
— Нет, Дора. Я хочу переселиться с тобой туда на все время, пока идет строительство. Никто не тронет нашу гостиную.
— Но ты же сам говорил, что там ничего нет, пусто, никаких удобств. А особенно сейчас, когда тебя перевели на шахту.
— Ах, Дора, ну что значат эти самые удобства? Там работа поглощает все твое время, тебя самого, начинаешь интересоваться только тем, что относится к строительству. Да и сейчас уже там стало совсем неплохо: новые дома, много приятных семей. Развлечений, конечно, никаких, но кто об этом думает? Работают все, и каждый только и занят своим делом. А по вечерам на плотине светло, как днем: прожектора сияют, целая гирлянда маленьких солнц. В ясные ночи лунный свет лежит серебряной дорожкой, и кажется — видишь озеро. Ночная прогулка по озеру, о которой мы когда-то мечтали, помнишь? И какие там чудесные люди! Конечно, есть и мелкие душонки, но их почти не замечаешь. А здесь я задыхаюсь.
Дора удивленно смотрела на мужа. Да это прежний Траян! Свернувшись в кресле и положив голову на его спинку, Дора попросила:
— Говори, Траян. Когда же мы увидим озеро?
— Это совсем не главное. Что озеро? Спокойная водная гладь, которой будут любоваться туристы. Важна не эта неподвижная гладь, а то, что скрывается под ней: стихия, дающая энергию, тысячи киловатт в час. Эти как будто тихие воды приведут в движение сотни машин, электрический свет зальет город, во все стороны побегут оросительные каналы. Дора, через десять лет здесь все преобразится.
— Тебя словно подменили, Траян! Давным-давно я не слышала, чтобы ты так говорил.
Действительно, что происходит с ним? Давно ли он колебался, не мог решить, оставаться ли там, чувствовал себя униженным, ненужным, непонятым? А сейчас он говорит так, как будто он единовластный хозяин этого строительства. Что так волнует его? Само строительство или воспоминание о девушке? Часто это сливается для него в одно. Неужели она имеет над ним такую власть, что он проглотил все обиды, даже эту последнюю, и безропотно согласился перейти на второстепенный участок? Да, но там он действительно полный хозяин, там он сможет работать по-настоящему.
Он погрузился в свои мысли. Слова Доры были неприятным напоминанием о действительности:
— Траян, подумай хорошенько, прежде чем окончательно связать себя со строительством. Представь себе, Захариевы со мной не здороваются. Жена Захариева сказала Перке: «Зять доктора Загорова продался коммунистам». А Перка не преминула, конечно, передать это маме. Представляю, какая у нее была при этом язвительная улыбочка: «Вы теперь благодаря вашему зятю породнились с новыми властями. Я думала, что хоть ваша дочь достаточно разумна, а оказывается, она у вас тоже «прогрессивная». Подумай только, какая наглость! А вдруг ты ошибся, Траян?..