ВЦ 3
Шрифт:
— Ты, Вова, только о себе думаешь!
Во как!? Чего опять не так подумал? Шестого мая, как и было запланировано, состоялся концерт с актовом зале школы, в которой сёстры Аполлоновы учились. Вовка даже вечернюю тренировку на Чернышёва переложил. Взял немецкую гитару и отыграл свою партию. Наташа пела песню про фотографии и очень прилично сыграла проигрыш на саксофоне. Понятно, что уровень настолько выше среднего по школе, да ещё песня новая, что долго хлопали и требовали повторить и ученики, и конкурсанты, и родители. И, между прочим, сама Дива — Русланова. Как
Ну, второй раз петь не стали. Спели вдвоём, как и положено мужскую и женскую партию разделив, лучшую песню Окуджавы — «До свидания мальчики».
Эффект ожидаемый. Взрослые плакали, дети молчали. Первая хлопать начала Русланова Лидия Андреевна (при рождении Прасковья Андриановна Лейкина-Горшенина). Вовка, зная, что генерала Крюкова арестуют буквально через считанные месяцы, а потом и саму Русланову, то ли в конце года, то ли в самом начале следующего, тем не менее, ничего сказать Антонине Павловне не мог. После концерта Русланова чмокнул Наташу в щёку, и похлопала по предплечью Вовку, дальше не дотянулась. Такая каланча вымахала. Садясь в машину, пообещала замолвить за «Наташеньку — птичку» словечко, где надо.
На следующий день Вовка улетел в Ашхабад. И вот через неделю почти объявился в Кащенко. А тут на самом деле Русланова чего-то кому-то сказала, и их песню согласился выслушать сам Утёсов. Он-то согласился, а Вовка, сволочь такая, в дурдом угодил. Скрывается от славы заслуженной и Наташу за собой на дно тянет. Самому Утёсову отказали. Ну, не совсем отказали, а объяснили, что автор и гитарист, мать его — виртуоз, сейчас приболел. Вот, как только, так сразу.
— На созвоне, — сказал Леонид Осипович Утёсов, он же Лейзер Иосифович Вайсбейн.
— Наташ, а ты уверена, что тебе это надо? — Фёдор Челенков совсем уж тусовщиком и завсегдатаем светских мероприятий не был, так краем иногда касался, но что-то там счастливых певиц не знал, вечные склоки-интриги, слёзы, разводы. Там нет счастливых людей. И эта слава ничего за собой не несёт. На западе хотя бы деньги. А тут каторжный труд, отсутствие нормального питания, ночёвка с гостиницах с тараканами и клопами. Пьянки вечные, ах, да, отмечание удачных гастролей в ресторане с лучшими людьми города. Вот как мог сейчас всё это зеленоглазке рассказал.
— А ты-то, откуда знаешь? — обиделась.
И мама поддержала:
— Ничего ты, Володя, не понимаешь, это же счастье, когда тебя на улице узнают, когда люди восхищаются твоими песнями.
— Это горе! — нет, не сказал. Ещё не хватало поссориться со школьницей. Он ведь старше на шестьдесят лет почти. И мамы Тони старше. Значит, нужно быть мудрее.
— Наташ, извини, что не смог на твоём день рождении быть. Надеюсь, что был бы приглашён. Но подарок я тебе приготовил. Недоедал, недоспал. Готовил и готовил. Поздравляю тебя с восемнадцатилетием. Ты теперь стала совершеннолетняя, а, значит, и подарки тебе надо дарить совершенные. Вот, прими, — и коробочку с украшениями сунул.
Чёрт его знает, правильно ли поступил? Где теперь бывшая хозяйка?
— А-а-а!
А, гори оно всё огнём. Он не Раскольников. Старушку не убивал.
А какой радостью горят зелёные глаза. Так и хочется в них смотреться.
Глава 13
Событие тридцать седьмое
Мы все учились понемногу когда-нибудь и кое-как,
И вот теперь умнее стали необразованных макак.
Вовка спал, накрывшись учебником.
Врачи его выписали из психушки, и он уже собирался отправляться домой, мыльно-рыльные принадлежности упаковывал, как в палату вошёл Аполлонов.
— Ты чего вскочил? — в сетке кастрюлька в полотенце, не иначе мама Тоня передачку прислала.
— Так выписывают. Хорошего помаленьку, мне через пару недель экзамены за восьмой класс сдавать. И так отстал. — Вовка указал на учебник физики, что как раз убирал в вещмешок.
— Прижми задницу. Тут самое спокойное место в мире, чтобы к экзаменам готовиться. Кормят опять-таки бесплатно. Режим. Пойду я поговорю с лекарем твоим. Пусть тебе ещё недельку выпишет постельного режима.
— Аркадий Николаевич, там ведь, команда! Ну, и в школе же надо показаться. Артель мебельная ещё. Бутсы …
— Вот! Услышал себя, там ты будешь мотаться по городу, как угорелый, вечно в мыле и ни фига к экзаменам не подготовишься. И потом, мне твоя голова ещё понадобится. Во, и Наташке тоже! Кого она будет за уши таскать? Всё, бултыхайся назад. А нет. Сядь вон, поешь, пока тёплое, там пюрешка с котлетами, котлетки Наташа Тоне помогала лепить. Ешь. Я пойду разговоры разговаривать. — Генерал прошагал к двери, но открывая, обернулся, увидел, что Фомин так и стоит в размышлизмах, и рявкнул (ну, генерал же) — Ешь, кому сказал!
Пришлось садиться к тумбочке и приниматься за еду. Пюре было на молоке, Котлетки на пару, а соус Хайнц … Эх, соуса, кетчупа и прочей подливы не было. Вынужден был так давиться. Раз, и всё раздавил, даже и не заметил. Эх, жениться пора. Тьфу. Семнадцати даже нет. Какой, к чёрту, жениться?! Потом, думал, ведь уже, что эту жизнь нужно посвятить футболу, попытаться вывести сборную СССР на первое место в мире.
— Что поел? — в палату вошёл Аполлонов с его лечащим врачом.
— Спасибо передавайте Антонине Павловне и Наташе, всё было очень вкусно, даже и не заметил, как проглотил.
— Володя, ты сейчас, когда пищу пережёвывал, не отдавалось болью в голове? — Врач за стетоскопом не потянулся. Голова же болит, а не лёгкие или сердце, чего они там вовнутрях слушают. А интересно, всё время хотел Вовка спросить, чем стетоскоп от фонендоскопа отличается? Сейчас самый подходящий момент спросить.
— Немного совсем …
— Ну, вот, я же вам говорил, прямо обрадовался Аполлонов. Даже пищу ещё пережёвывать перетёртую не может. Пусть лечится. Это, можно сказать, надежда Советского футбола.