Вчера
Шрифт:
— Так, товарищи красноармейцы, всем вольно! Оправиться и отдыхать поближе к воротам потерны. — Скомандовал капитан. — Там не достанут мины… Старшим назначаю сержанта Путанина. Отлучаюсь по делам…
В свою очередь, Эпов оставил охранять выводы бикфордовых шнуров приданных младших лейтенантов.
— В потерну никому не заходить! — строго–настрого предупредил Эпов.
Затем Эпов и сапёрный капитан спустились по вырубленной в скалах красивой, санаторного вида гранитной лестнице, ниспадавшей в живописных кустах жимолости метров
Под тусклым светом лампочек Ильича в атмосфере благодатной прохлады специалисты поспешили на Правый берег к Шацкому в машинный зал… Оказалось, напрасно спешили. Им навстречу, тяжело дыша, уже бежали Шацкий, зам Шацкого Христенко, подполковник Петровский и майор Косачёв, тот, что представлял полк НКВД при подготовке взрыва.
— Товарищи, всем назад! Сейчас по этой потерне пойдут остатки полка НКВД. Всё кончено. Машинный зал разрушен, агрегаты горят, их замкнули «на себя»… «Комсомолку» вот–вот достанет пожар, и мы здесь окажемся без света…
— Что случилось? — закричали подрывники.
— Фашисты рвутся к плотине… — Как для глухих, истерично закричал майор Косачёв. — Бойцы первого батальона бутылками с зажигательной смесью подожгли четыре танка на подступах к машинному залу, но немец прёт, уходим в Соцгород…
Со стороны Правого берега прослышался шум бегущих людей.
— Бежим, а то затопчут! — крикнул Косачёв и первым рванул к Левому берегу. За ним, осознав опасность, побежали его растерявшиеся собеседники…
Как только группа спецов вырвалась на свежий воздух и, сморкаясь и матерясь, чуток отошла в сторонку от портала малой потерны, из неё вырвался плотный поток бойцов охранного полка. Бежали долго, потерна исторгала солдат минут сорок. Бежали по–разному, кто с винтовкой, кто с вещмешком, кто просто оперезанный скаткой шинели… От этого мужского половодья исходил горячий, тёрпкий, хлевный запах давно не мытых и забывших ласки и уход тел. Вырываясь из узкого, страшного для неосведомленного человека туннеля потерны, мужики, не останавливаясь на тесной площадке у портала, продолжали тяжёлый бег вверх по гранитным ступеням лестницы, вырубленной в скалах и ведущей их на свободу, на простор ещё нашего Левого берега… Мимо Эпова с коллегами протопало человек триста — всё, что осталось от полка. Так вышло, что с полтыщи бойцов, охранявшая ГЭС с юго–запада, в районе села Верхяя Хортица, не сумели соединиться с теми, кто охранял непосредственно машинный зал, высоковольтную подстанцию и аванмост. На месте боя остались погибшие и тяжелораненые — куда их через потерну? Последними выбежали командир полка и замполит.
Увидев Косачёва, командир полка притормозил и, придерживая своего заместителя за рукав гимнастёрки, сказал ему официально: — Товарищ майор, я должен выполнить приказ ГКО и подойду, когда освобожусь… Прошу собрать бойцов у первого дома. Пусть пока проведут учёт личного состава и решат с ночлегом… Накормить горячим, раненых сдать медслужбе…
Косачёв козырнул и ускоренным шагом удалился выполнять приказ.
Переведя дыхание и поправив портупею, комполка обратился к Шацкому, Петровскому и Эпову.
— Ну что, товарищи, последний парад наступает?! Всё готово? А то немчура вот–вот разберётся, где входы в потерны, и попробует их на зуб. Надо закругляться!..
— Всё по науке… — Ответил за всех Эпов. — Думаю, начинка сработает… Прошу к верхней потерне!..
Руководители, держась за стальной поручень, по одному следовали вверх за Эповым, взбираясь гранитной лестницей к большой потерне. Солнце, уже по–вечернему сильно осевшее к западу, напоследок жарко пропекало спины семерых усталых и, не будем лукавить, испуганных мужиков, спешащих выполнить приказ самого Иосифа Виссарионовича…
Тяжело дыша, как после кросса по ГТО, семёрка появилась у портала верхней потерны в 20 часов 28 минут.
Сапёрный капитан спросил у Эпова, нужны ли ещё сапёры.
— Да нет, коллега, — развёл руками Борис Александрович, — все свободны, отправляйтесь в расположение батальона!
— Ну, тогда желаю успеха! — Устало улыбнулся сапёрный капитан, козырнув всем остающимся у потерны начальникам. Он торопливо построил своих отдохнувших в тенёчке бойцов, и они зашаркали кирзятиной в сторону первых домов Соцгорода.
20 часов 40 минут. Солнце приготовилось сделать последний шажок к горизонту и напоминало крупный апельсин из подарочного набора. На небе по–прежнему, как и две последние недели, не было ни облачка, а в тёплом предвечернем воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения хотя бы робкого ветерка. Чайки делали последние круги над нижним бьефом, касаясь воды в поисках ужина. Над зданием машинного зала поднимались клубы сатанински–чёрного дыма, это догорали генераторы и аппаратура. Солнце приготовилось садиться за горизонт как бы рядом с бесформенно растекающимися дымами пожарища.
Наконец, апельсиновое солнце коснулось горизонта, стало огромным и медленно сменило цвет на медный, отчего стало похоже на старинный бабушкин таз для варки вишнёвого варенья.
В районе шлюза и на взгорке перед Соцгородом продолжали ухать разрывы мин. Немец, расстроенный недоступностью аванмоста и невозможностью поэтому заскочить танками на плотину, никак не мог успокоиться и лупил и лупил по Левому берегу с маниакальным упорством.
— Минуточку, Борис Александрович, я только посмотрю на неё последний раз! — Почти зарыдал Шацкий и направился к тому краю площадки, откуда была отлично видна вся панорама нижнего бьефа, плотины и станции.
Солнце нырнуло за горизонт. Над Днепром начало смеркаться. Небо на западе, там, куда кануло солнце, приобрело тревожный огненно–червонный цвет, похожий на цвет разливаемой стали… Вода внизу, за островами Дубовым и Тремя Стогами, перед Старым Днепром, стала холодного, безжалостно–синего цвета. Дымы над догорающим машинным залом расползлись неопрятными кляксами. Их противоестественная сепия открыто враждовала с природными красками летнего вечера.
В вечернем воздухе мельтешили тысячи ласточек, охотящихся за мириадами мошек, почувствовавших приближение ночной прохлады. В другое время непрерывное броуновское движение птиц вызвало бы долгое любование и восхищение, но не сегодня. Однако птицы не чувствовали тревоги и искренне радовались жизни. Даже разрывы мин за шлюзом не пугали их.