Вчерашние заботы (путевые дневники)
Шрифт:
Пожалуй, слишком красиво звучит, а?
Но это правда. В Арктике попадаются угольно-черные льдины.
Мельчайшие пылевые частички при извержениях камчатских вулканов стратосферными траекториями заносит черт знает куда – они выпадают и на арктические льды. Солнце разогревает частички, лед вокруг них тает, они оседают, уплотняются и наконец покрывают льдину черной кожей, совсем черной.
И вот в штилевую заполярную ночь на серебре вод иногда спят черные льдины. Ну, а то, что им снятся черные сны, это я сам придумал. Уж больно
После того как я сорвался и наорал на старпома, радист рассказал, что это Спиро был инициатором донорства на морском флоте.
Году в семидесятом в газете «Водный транспорт» появилась заметка «Во имя долга». Газета сообщала о новом замечательном почине: чтобы все советские моряки стали донорами.
И вот оказывается, это Арнольд Тимофеевич зарабатывал таким путем общественное признание и политический авторитет, компенсируя, так сказать, беспартийность.
Ну что ж, не самый дурацкий почин. Быть может, несколько тонн здоровой моряцкой крови спасли кое-кому жизнь или продлили ее. И можно считать, что одно божеское дело Спиро совершил и может теперь помирать спокойно.
А то, что после ночной вахты перед сном я частенько слушаю зарубежные передачи – это факт, и пускай старпом думает, что имеет против меня козырную карту.
Чудеса происходят с эфиром в Арктике. То доносятся голоса с другого края света, то вообще ничего не происходит ни на каких волнах.
Сегодня в три ночи по местному вдруг услышал передачу из Каира на русском языке.
Дикторшу в Каире зовут Наталья Шериф – тезка нашего щенка, который уже растерзал в клочья шлепанцы хозяина.
Встреча в проливе Вилькицкого
К 14.00 подошел «Мурманск», повел на запад, прижимаясь к острову Большевик.
Около шестнадцати миновали меридиан мыса Челюскина – трудно он всегда дается, этот мыс!
Мысленно поклонился Семену Ивановичу Челюскину. С полярным штурманом сюда вышли три солдата. Они остались безымянными.
…И пусть солдат всегда найдетУ вас приют в дороге…Поклонился я, конечно, всем четверым подвижникам.
Радировали нотис на подход к лоцману в Игарку на вечер тридцатого. До чистой воды, по данным «Мурманска», четырнадцать-шестнадцать часов. То есть у меня будет еще шесть часов во льду – и все. Ледокол сказал, что ребята из экспедиции «Комсомольской правды» ничего русановского на Большевике опять не нашли и уже вернулись домой в Москву.
Мимо островов Фирнлея в тяжелых перемычках.
Один раз застряли. Правда, и повод был: забирали с «Мурманска» двух пассажиров до устья Енисея.
«Мурманск» подошел изящно и четко в тяжелом льду, и мы приняли пассажиров спокойно, в полной для них безопасности.
Элегантный молоденький штурманец, в одной форменной курточке, при галстуке и в бальных туфлях на высоких каблуках, стоял в небрежной позе на самой корме ледокола (шел снег) и докладывал на мостик дистанции и свои советы (очень толковые) по работе машинами и рулем.
Красиво все это было – отличные ребята растут на ледоколах. Интеллигентные и вежливо-достойные. Догоняешь, к примеру, «Мурманск» (в тумане вдруг резко сокращаются дистанции до него), говоришь: «Ледокол, мы вас догоняем на „малом“!»
Вахтенный штурман ледокола: «Простите, „Державино“! Увлекся радаром и зазевался! Добавляю ход!»
Когда бились в тяжелых полях под самым островом Большевик, «Мурманск»: «По каравану! У меня тут с правого борта медведь крутится! Попрощайтесь с ним!»
Мы: "Не отпугните его только! "
«Мурманск»: «Стараемся!»
И он нас дождался – мишка. Был чрезвычайно недоволен нашим появлением. Недовольство и брюзгливая раздражительность сквозили во всем – от морды до походки. Очень толстый был мишка.
Попрощались, помахали ему ручкой. Живи, бродяга, и не кашляй, и пусть тебе на шею не водрузится автопокрышка!
На выходе из Вилькицкого у кромки лежал в тумане «Ленин» с табуном-стадом речных перегонных корабликов – боялся вести их в тяжелый лед на ост.
Я, конечно, не удержался, вылез на связь с флагманом табуна, спросил, идет ли капитан Малышев.
Флагман ответил, что Малышев ведет кораблик вокруг Скандинавии и еще не догнал караван.
Послушали разговоры перегонщиков на их канале:
– …Выход на связь при чистой воде только по белой ракете…
– В Хатангу заворачивать не будем…
– Полыньи проходить, не подбирая буксиров…
– Да не танкер я! Я толкач! Я музыкант!
– Репетую: «Тридцать первый» не танкер, а из музыкантов!
– Спасибо, вас понял!..
Толкач – это речной буксир, приспособленный толкать носом баржи. Чтобы видеть поверх баржи, на толкачах изобрели и внедрили очень высокую рубку. В реках это хорошо и удобно. Но когда наблюдаешь толкача в море, где он качается на шестибалльной волне, то удивляешься, что несчастный ванька-встанька имеет на мостике еще живых людей.
Качаться там – то же самое, что космонавтам вращаться на центрифугах.
«Музыкантами» их прозвали потому, что первые перегонные буксиры-толкачи носили имена знаменитых композиторов: «Чайковский», «Глинка» и так далее. И хотя с нами, например, в шестьдесят четвертом шли художники – «Перов», «Верещагин», – но звали их уже только «музыкантами». Думаю, для перегонщиков этот тип судов останется «музыкантами» навсегда. Ведь в кличке просвечивает российское: «Пропадать – так с музыкой!..»
Капитаном-наставником Экспедиции спецморпроводок речных судов двадцать лет работал моряк и писатель Юрий Дмитриевич Клименченко. Ныне его уже нет на свете.