Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия

Хазанов Борис

Он всё ещё перебирает листки.

“Здесь эпиграф, но мы его не будем читать...”

Он откашлялся.

Некогда в тридевятом царстве...” –

остановился и взглянул на девочку.

“Это такая сказка?”

“Отчасти”.

Некогда в тридевятом царстве, в переулке у Красных Ворот жила Анна Яковлевна Тарнкаппе. В те времена уже никаких ворот не существовало. Не было деревьев на Садовом кольце, смутно помнится Сухарева башня, слышатся звонки трамвая на Мясницкой, маячит керосиновая лавка на углу проезда. От особняка, где родился Лермонтов, не осталось следа.

“Ну

как?” – спросил он. Ответа не было, девочка сучила ногами, ёрзала на своей табуретке, упираясь ладонями в деревянные рёбра. Сейчас, подумал он, спрыгнет и убежит.

“Как тебе эта проза?”

Зато в переулке за последние сто лет, кажется, ничего не менялось. Поэтому не следует удивляться, если история, о которой однажды тебе поведала Анна Яковлевна...

“Мне?” – спросила девочка.

Он помотал головой.

“А кому?”

“Не знаю. Дальше будет видно”.

Поэтому не следует удивляться случаю, который произошёл... случаю, о котором...

Поэтому не приходится удивляться...

Писатель испустил тяжёлый вздох.

“Нет, – сказал он угасшим голосом, – это невозможно”.

Схватил вставочку и вперился в исписанный лист.

“Понимаешь, так писать не-воз-мо-жно!”

“А как?”

“Гм”.

Не дождавшись внятного ответа, она спросила, кто это.

“Анна Яковлевна? Была такая... дальше всё становится ясно. Она живёт в коммунальной квартире. То есть её уже давно нет!”

“Кого нет?” Дети не устают задавать вопрос за вопросом. Этого требует ритуал беседы.

Писатель отшвырнул перо, взбил поредевшие волосы на голове, воззрился на девочку.

“В этом всё дело: она одновременно здесь и там”.

“Где – там?”

Неужели непонятно: там, в другом времени. Ему стало легче при упоминании об Анне Яковлевне. Он даже немного развалился, если допустить, что можно развалиться, сидя на табурете.

“Вообще-то всё так и было, – сказал он. – За исключением того, что выдумано”.

Значит, спросила девочка, это сказка?

“В некотором роде, да. Но я говорю тебе, что если не считать того, что я придумал, всё остальное правда. Мне было тогда немного больше, чем тебе. И вот теперь мне кажется, что, например, этот визит, ночью, когда он приехал на извозчике, мнимый, а может, и действительный родственник, я тебе сейчас прочту, – вот это, мне кажется, как раз не фантазия”.

Il en est ainsi de notre pass'e. C’est peine perdue que nous cherchions `a l’'evoquer, tous les efforts de notre intelligence sont inutiles. Il est cach'e hors de son domaine et de sa port'ee, en quelque objet mat'eriel (en la sensation que nous donnerait cet objet mat'eriel), que nous ne soupconnons pas. Cet objet, il d'epend du hasard que nous le recontrions avant de mourir, ou que nous ne le recontrions pas. [25]

25

 Так же обстоит дело и с нашим прошлым. Пытаться воскресить его - напрасный труд, все усилия нашего сознания тщетны. Прошлое находится вне пределов его досягаемости, в какой-нибудь вещи (в том ощущении, которое мы от неё получаем), там, где мы меньше всего ожидали его обнаружить. Найдём ли мы эту вещь при жизни или так и не найдём - это чистая случайность.

Марсель Пруст, «По направлению к Свану» (фр.)

“Если ты будешь слушать внимательно, – торжественно сказал писатель, – я посвящу этот роман тебе”.

XXXVIII Легка на помине

Всё ещё 22 февраля

Он прислушался, что-то вновь происходило за дверью. “Подслушивают, – прошептал он, – я так и знал”.

Это был скрип колёс.

“О, – воскликнул жилец, – вот это да! Вот так номер”.

Кресло-каталка застряло в дверях, ворочалось так и сяк, наконец, удалось протиснуться. Доктор медицины Арон Каценеленбоген, пятясь, вкатил кресло спинкой вперёд, развернул, сморщенное личико показалось из-за подлокотников, сильно состарившаяся Анна Яковлевна, подняв ветхую аристократическую ручку, приветствовала жильца.

Что касается доктора, то он выглядел по-прежнему импозантно, однако заметно похудел.

“Всё бывает, – молвила Анна Яковлевна, отвечая на безмолвный вопрос писателя, – представь себе: всё бывает. Даже то, чего не бывает...”

Она поглаживала тощую седовласую обезьянку у себя на коленях.

“Не так-то просто было тебя разыскать, – заметил доктор. – Забраться в такую дыру – это надо уметь”.

“Но я вижу, ты не забыл язык, это меня радует”, – поглядывая на стол, сказала Анна Яковлевна.

“Это ваша книга...”

“Можешь оставить её у себя. Она мне не нужна. Кто эта девочка, – твоя дочь?”

Девочки след простыл. Может быть, оттого, что она родилась, когда вас давно уже не было на свете, думает писатель. Может быть, это просто несовместимость времён.

“Да, мы не виделись тысячу лет. Как ты жил эти годы? – Она озирала убогое жильё, покачивала маленькой лысеющей головой. – Кажется, ты не слишком преуспел в жизни... или я ошибаюсь? Господа, помогите мне выбраться”.

Вдвоём подхватили старушку, усадили на табурет, где перед этим сидела юная слушательница. Доктор Каценеленбоген опустился в освободившуюся каталку. Подняв остатки некогда соболиных бровей, Анна Яковлевна поглядывает на стол, на исписанные и исчёрканные страницы.

На ней длинное тёмное платье, вязаная кофта, она встряхивает перед ухом спичечным коробком, как бывало, и, конечно, ни одной спички не осталось; доктор, приподнявшись, протягивает ей факел зажигалки. Запах бензина, дивный аромат дешёвых папирос. Мальчик ёрзает на диване, убедительная просьба не забираться с ногами! Всю зиму снег свозили с переулка во двор, снег стоит горой в венецианском окне, в комнате бело, и в углу за комодом нагая дама никак не может выбраться из бокала.

Дым тонкой струйкой вытекает из увядших уст Анны Яковлевны. Чёрный дым вылетает толчками из прямоугольной трубы крематория. Кто это изготовляет такие скверные папиросы?

“Дукат, – сказал писатель, – по-моему, фабрика существует до сих пор”.

“Странно. Ведь дукат – это от слова ducatum. Ты куришь?”

“В лагере курил. Махру”.

“Qu’est-ce que c’est que cette махра?”

“Махорка”, – пояснил доктор Каценеленбоген.

“Ну, рассказывай, я хочу знать”.

Что рассказывать? О чём? Писатель пожимает плечами.

“Когда вы вернулись?”

“Я один вернулся. Сбежал из эвакуации”.

“Да, да, конечно... память, память стала никуда”, – кряхтит Анна Яковлевна и кивает сморщенной старушечьей головой.