Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни
Шрифт:
Быт человека особенно активен летом (…) По вечерам молодежь ходит в клуб. В это время много горожан приезжает сюда, чтобы отдохнуть и развеяться, и именно тогда в деревнях много людей. (…) Зимой же здесь мало людей и поэтому редко встретишь на улице прохожего.
Я не очень хочу жить в деревне. Мне кажется, что в деревни самая веселая жизнь летом, а в остальные времена года в деревни спят, в деревни нечего делать.
Понятно, что для детей подобное отношение к лету связано прежде всего с каникулами. Однако и взрослые, равно как и дети, отмечают специфичность этого сезона. Особый статус лету придается не в связи с периодом отпусков – об этом наши информанты даже и не вспоминали, – и также отнюдь не в
В данной ситуации мне представляется особенно важным и даже симптоматичным, что время структурируется не только и не столько в зависимости от сельскохозяйственной деятельности 18 , что было бы вполне ожидаемо, так как в определении деревни доминирующей характеристикой остается занятие сельчан сельским хозяйством. Появление иных временных ориентиров, на мой взгляд, – один из маркеров изменения деревни как сельскохозяйственного поселения.
Другое направление спецификации деревенского времени связано со скоростью его течения, это одно из наиболее востребованных и часто упоминаемых оснований противопоставления города и деревни. Деревенская жизнь расценивается как медленная и тихая, ей приписывается размеренность и неспешность, в то время как город связывается с быстротой и стремительностью. Мне представляется интересным, что в деревенских нарративах понятие скорость выражается не только посредством характеристик быстро/медленно, но и шумно/ тихо:
18
Кстати, еще одно небольшое наблюдение в отношении иных, не сельскохозяйственных ориентиров в структурировании времени и организации повседневности – это время дойки коров, которое привязано к программе телепередач и времени показа любимых телесериалов.
Город – много шума, суеты и непрекращающегося потока людей и транспорта (…)
Деревня – тихое, спокойное местечко, куда приезжают люди пожилого возраста, чтобы прожить свой оставшийся срок в тишине и покое, пожить в домике, в котором не раздается сверху топот, музыка и громкие разговоры по вечерам.
Вообще тишина оказывается одной из центральных категорий в описании деревни. Эта категория емкая и многозначная, она не только синоним спокойствия, но и характеризует привычный ход вещей, предполагающий определенный, устоявшийся жизненный ритм. При этом «медленное» течение времени в деревне может оцениваться как отрицательно, так и положительно, выступать в качестве достоинства или недостатка сельской жизни.
Очевидно, что представления о скорости течения времени в деревне во многом сопряжены с практиками обращения, управления им, и определяют отношение к точности и пунктуальности. Например, по моим наблюдениям, достаточно вольный режим работы, скажем, магазина или библиотеки воспринимался как норма. Однако тезис об ином, менее строгом обращении со временем требует отдельного исследования.
И, наконец, главная, на мой взгляд, особенность деревенского времени ныне, которую возможно реконструировать из сельских нарративов о городе и деревне, – это свойство деревни «жить в прошедшем времени». Позиционирование во времени во многом отражает, характеризует социальную реальность, которую создают и в которой живут люди. Так, Ольга Серебряная писала о том, что в эпоху «развитого социализма» в СССР жизнь в основном протекала в «настоящем»: «Любая мысль о прошлом и будущем должна была автоматически поглощаться недифференцированным континуумом настоящего. Событийность внутри этого континуума была принципиально невозможна» (Серебряная, 2007:102). Сейчас в современном мегаполисе, я полагаю, жизнь более ориентирована, нацелена в будущее. Любая настоящая активность, по сути, становится инвестицией в будущее, неким вкладом «на потом»: учеба – это будущая хорошая работа, изнуряющая работа – обещание скорого отдыха или удачной карьеры и так далее.
В деревне же «сейчас» выстраивается прежде всего как остаток минувшего. Обращение к прошлому прочитывается в самых разных ситуациях и сферах. Например, ориентирование в пространстве деревни идет с обязательным привлечением характеристики бывший (бывший детский сад, бывший клуб, бывшая контора и так далее), а Петербург так и остается Ленинградом. Любые рассказы о деревне обязательно начинаются, а зачастую и заканчиваются воспоминаниями о конце семидесятых годов прошлого столетия – времени расцвета совхоза, собственного благополучия и насыщенной событиями жизни. Будущее же для деревенских жителей существует лишь за пределами деревни.
Наиболее яркое и сильное свидетельство обращенности к прошлому и, что более важно, «отказа» от будущего – использование метафоры смерти. Приведу лишь малую часть цитат, где речь идет о смерти деревни:
Сейчас деревня мертвая. Вот идешь – никого… Или потому, что телевизора раньше не было?
Наша деревня вымирает, остались одни старухи да дачники.
Скоро не будет детей для школы!
Деревни уже нет – вот на горке (на кладбище) все уже.
Здесь нет никакой перспективы, здесь остается мертвая деревня. Где работать-то?
Деревня пока еще живет, но через пять лет загнется. Все становятся дачниками, так как у каждого свой огород.
Итак, я полагаю, что подобное позиционирование во времени вызвано, прежде всего, разрушением жизненных сценариев жителей деревни. Однако при таком активном «умерщвлении» деревни совершенно очевидно: «Деревня умерла. Да здравствует деревня!» И признание ее «смерти» – свидетельство разрушения старого феномена деревни и зарождения нового. Происходит рождение деревни, уже не связанной с сельским хозяйством, не являющейся местом «укорененности» и привязанности ее жителей.
И еще об одном моменте, связанном со спецификой времени в деревне, наверное, стоит упомянуть. Казалось бы, обращенность в прошлое должна утверждать деревню в ее традиционности – статусе, активно приписываемом деревне извне. Кстати, о традиционности деревни очень много было написано в сочинениях школьников. Очевидно школа, будучи государственным институтом, проводником официального дискурса и даже отчасти агентом нациестроительства, выступает проводником таких идей.
В деревне сохраняется много традиций (…) Старинные обычаи, передающиеся из поколения в поколение, существуют и сейчас.
Например дети и сейчас ходят колядовать (Колядование проходило с давних времен. Ряженные в канун Рождества ходили по домам и распевали песни, желали добра, счастья в доме, за что получали сладости).
Также существует обычай, когда проходит свадьба, жених проносит невесту на руках через мост. И существует такое поверье, чем больше мостов жених пронесет на руках невесту, тем дольше и счастливее они будут жить, а местные жители тем временем так же действуют (как они сами говорят заламывают) чем-нибудь тяжелым и требуют за невесту выкуп и, лишь получив, что требовалось, они освобождают путь.
Это основные поверия, обычаи, обряды, которые знаю я, но наверняка их еще очень-очень много.
В исследуемой нами деревне регулярно проводятся так называемые «традиционно русские» праздники, в частности, упомянутое колядование. Праздники организуют совместно работники клуба, школа и библиотека. Таким образом, традиции (вос)производятся с привлечением «правильного» книжного, но отнюдь не «жизненного» знания.
Подобное приписывание себя традиционности – это отнюдь не позиционирование на шкале, где полюсами были бы традиционность и модернизм, современность. Я полагаю, это одна из стратегий экзотизации – осмысленная и нарочитая, отрефлексированная и воспроизводимая. Такая традиционность убрана из «нормальной» (обыденной) жизни. В данном случае «традиции» становятся перфомансом, они откровенно помещены в досуговую сферу, сферу развлечений, то есть в особую нишу, где она оказывается вполне уместной.