Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни
Шрифт:
О традиционности же в рутинной повседневной жизни жителей деревни, на мой взгляд, хорошо говорит следующий услышанный нами диалог двух пожилых женщин о так называемой «народной медицине». Разговор происходил на небольшой площадке, где обычно жители ожидают с пастбища коз и овец. Одна из женщин сорвала пижму и сказала: «Читала, от давления ее хорошо заваривать». Ее собеседница отреагировала: «Да? Надо посмотреть, у меня хороший справочник по травам дома есть. Тогда скажу деду, чтобы набрал!» В этом случае знание ретранслируется не «из поколения в поколение», как можно было бы ожидать в традиционном сообществе, но посредством более авторитетной печатной продукции.
В работе «Другие пространства» Мишель Фуко писал, что «в наши дни 19 нас беспокоит скорее вопрос пространства, чем вопрос времени; время, вероятно, предстает всего лишь как одна из разновидностей возможного взаимодействия между перераспределяющимися в пространстве элементами» (Фуко, 2006:193). Оставляя
19
А это, между прочим, 70-е годы прошлого столетия.
Тема пространства для определения деревни и дистанцирования ее от города также чрезвычайна важна. При этом, как оказалось, она более сложна для рефлексии. Ее замечают и о ней говорят, как правило, лишь в ситуации «поломок». Оттого деревенские нарративы о пространстве связаны, скорее, с «проблематичным» городом, но отнюдь не со знакомой и обжитой деревней. Например, с нами достаточно регулярно делились воспоминаниями о том, как кто-то когда-то заблудился в городе или пересказывали чувства собственной неуверенности и некомфортности от городских масштабов и так далее. Итак, специфика в организации деревенского пространства менее проговариваема, но в то же время она замечаема, ее возможно реконструировать не только из нарративов, но и из наблюдений. При этом пространственные отличия также востребуются в «производстве» сельскости.
Спецификация деревенского пространства прежде всего связана с особенностями его структурирования (как внешнего, «глобального», так и внутреннего, в пределах самой деревни). Внешнее структурирование, даже можно сказать центрирование пространства идет с обязательным привлечением города. Город выступает в качестве центра, в то время как деревня окраинна, периферийна.
Город – это центр, куда съезжается много людей из провинции, чтобы прожить счастливо и богато, но не у всех это получается (…) Как было сказано выше, город – это вечный драйв и это моя стихия. Поэтому я уверен, что большинство моих современников уедут из этой глуши в центр, в города.
Деревня не просто находится в некотором отдалении от «центра»города. Такая пространственная позиция понижает ее статус, низводит до «задворок», «глуши». Наверное, ныне в принципе невозможно говорить об организации и видении пространства с участием равностатусных и оттого равноудаленных, не центрированных объектов. Я полагаю, позиционирование себя в качестве окраины включает компенсационный механизм, который во многом и порождает особые экзотизированные само-характеристики.
Структурирование внутреннего пространства деревни тоже имеет свои особенности. В «домашнем мире» 20 деревни – в мире личных имен – пространство структурируется не только с помощью некоторых значимых общественных объектов/зданий, таких как, скажем, почта, магазин, администрация, как это происходило бы в городе. Пространство деревни наполнено и другими, не менее значимыми объектами – личными домами. Так, здесь вполне уместна и работает следующая схема ориентирования в пространстве: «Идите до Федотовых. А потом свернете к Сергеевым…» Таким образом, пространство деревни отчасти становится совокупностью личных подпространств, которые даже выходят за пределы двора дома, когда «свое» не заканчивается забором. Подобная ситуация может задавать иной режим ответственности. Наша информантка рассказывала о том, что ее муж регулярно поправляет шатающийся столб уличного освещения, расположенный близ их дома: «Тут уж мы сами, никого не… Ни к кому претензий не предъявляем!» Впрочем, такой режим ответственности, наверное, очень ситуативен. И тезис об особом делении и распоряжении «своего» и «общественного»/«ничейного» в деревне требует дополнительных исследований.
20
Л.Болтански и Л.Тевено выделяют ряд фреймов или «миров», которые задают рамки интерпретации ситуаций. Один из центральных «миров» – «домашний мир»: «В домашнем мире ценность людей зависит от иерархии доверия, основанной на цепочке личных зависимостей» (Болтански, Тевено, 2000:77).
Кстати, в данном случае адреса в деревне практически не нужны. Они необходимы для квази-городского пространства – деревенской двухэтажки (Богданова, 2006). В качестве примера приведу два частных объявления, которые были вывешены на магазине. В первом из них говорится о приеме ягод и грибов. В этом объявлении оговариваются лишь условия приема и написана фамилия приемщицы. Предполагается, что все в курсе того, где она живет. Второе объявление предлагает частные услуги по подшиву валенок. Валеночный мастер живет в единственной в деревне двухэтажке, где расположено шестнадцать квартир. В этом объявлении указан лишь адрес, без фамилии
21
Очевидно, этот пример – хорошая иллюстрация исследования Джеймса Скотта о практиках государства по упорядочиванию и контролю (внешнее структурирование пространства) вопреки локальному знанию (внутреннее структурирование) (Scott, 1990).
Здесь же хочется отметить особенности социального пространства деревни, специфицирующие ее. Во-первых, деревенское пространство «одомашнено», оно оказывается проницаемым и открытым в двух направлениях – «из дома вовне» и, наоборот, «снаружи в дом». Так, можно подробно описать и проанализировать, как прозрачно организован деревенский дом и подворье в исследуемой нами деревне, открыты двери и не занавешены окна, позволяющие взгляду проникать в, казалось бы, «глубоко приватное». Мне представляется более важным, что открытость не только воплощена в организации пространства, но постоянно воспроизводится в социальных отношениях. В качестве примера мне хочется привести практику пользования телефоном. Телефон в деревне – это своего рода роскошь. Если раньше телефоны были практически во всех домах, то с подорожанием услуг связи от домашних телефонов стали отказываться. И сейчас телефонов в деревне осталось немного. При этом ими все-таки активно пользуются. Возможности для этого – телефоны соседей и друзей или общественный телефон на почте. Мы наблюдали, как приватные телефонные разговоры, скажем, разговор с сыном, который учится в райцентре, или разговор с женихом из другого населенного пункта, ведутся публично. При этом такая ситуация отнюдь не напоминает приватные разговоры по мобильному телефону в городе, когда говорящий, находясь в толпе, как бы создает вокруг себя границу, непроницаемую стену, где он защищен собственной анонимностью. В деревне же окружение, так или иначе, вовлекается в разговор – тут же передаются и оцениваются новости, раздаются советы и пр. Все вокруг становятся активными участниками беседы, границы приватности раздвигаются и агентов социального (в данном случае семейного) взаимодействия становится действительно много. Вся деревня становится площадкой приватного, тем самым расширяя концепцию дома до размеров всей деревни. Другое свидетельство «одомашнивания» пространства деревни – практика одеваться. Выход за пределы дома вовсе не означает смену одежды. Летом, ког да не требуется верхняя одежда, в магазин вполне возможно выйти в домашнем халате, трико и даже в тапочках.
Вторая особенность пространства деревни, безусловно связанная с первой, – это особые режимы публичности. «Одомашненность» и открытость пространства отнюдь не означает отсутствие публичных мест. Они, конечно же, есть, более того, без них не существовала бы деревня как некое сообщество. При этом, я полагаю, что в ситуации деревни вообще сложно говорить о четком разграничении публичного и приватного, ибо границы между этими пространствами зыбки и подвижны, с ними происходят некие метаморфозы – они сосуществуют и в разных ситуациях или, скажем, в разное время суток «превращаются», сменяют друг друга. Примером может служить импровизированная деревенская «центральная площадь», «пятачок», расположенный в центре деревни и ограниченный с одной стороны магазином, с другой – упомянутой выше двухэтажкой. Это пространство одновременно может быть и приватным, и публичным. С одной стороны, это публичное пространство. Здесь встречаются жители деревни не только с целью покупок, но и для того, чтобы что-то обсудить, обменяться информацией и пр. В частности, здесь вывешиваются официальные и частные объявления. Вечерами здесь прогуливается принарядившаяся молодежь. В то же время эта площадка – приватное или приватно-публичное пространство. Здесь стирают и сушат белье, собирают созревшие огурцы на крошечном, захваченном под огородик пространстве под окнами дома, выходят «в исподнем», чтобы покурить, и прочее.
Справедливости ради следует заметить, что приватное и публичное сосуществуют и сменяют друг друга не всегда мирно. Пример тому – «темная» история единственного деревенского кафе, которое просуществовало недолго, не более полугода. Согласно одной из многочисленных версий, причина его закрытия – «разговоры»: «Вечером люди посидят в кафе, пообщаются. А на утро уже идут разговоры, кто с кем там был, что пили, о чем говорили…» Получается, что в данном случае произошло столкновение в общем-то анонимной практики публичного времяпрепровождения и неанонимностью, прозрачностью деревенского пространства в принципе. Одновременные приватные и публичные отношения, неопределенность статуса места привели к конфликту.
Подобная специфика деревенского пространства вызвана, прежде всего, тем фактом, что деревня – это малое поселение, где, как я уже писала выше, «все на виду» и «все друг друга знают». И такое знание почти «тотально». Очевидно, ситуация может трансформироваться с изменением структурных условий и преодолением «укорененности», что может расширить жизненные проекты, ранее воплощаемые исключительно в рамках одной локальности. Возможность жить в одном месте, учиться и работать в другом, отдыхать в третьем и так далее, появление новых жителей деревни с иным статусом (дачники) и пр. – все это будет способствовать «перезагрузке», иной организации социального пространства деревни, преодолению его прозрачности и неанонимности.