Вдали от обезумевшей толпы

Харди Томас

Еще недавно низвергавшийся сверху поток падал на разбросанные кругом камни, которые принимали натиск воды, прикрывая землю как бы щитом. Но за лето все камни были убраны, и теперь поток свободно растекался по голой земле. Уже много лет вода не выбрасывалась так далеко от колокольни, и подобная опасность не была предусмотрена. Вдобавок в этом заброшенном уголке кладбища, случалось, два-три года подряд не появлялось новых обитателей, а если кто и поселялся, то лишь бедняк, браконьер или какой-нибудь отпетый грешник.

Неуемный поток, извергаемый пастью химеры, обрушился с какой-то мстительной яростью на свежую могилу. Жирная рыжевато-бурая земля в углублении могилы размякла, пришла в движение и

закипела, как шоколад. Вода все прибывала, все сильнее размывая землю, и рев образовавшегося водоворота далеко разносился в ночной темноте, заглушая несмолкаемый шум проливного дождя. Цветы, столь заботливо посаженные раскаявшимся возлюбленным Фанни, начали шевелиться и корчиться на своем ложе. Осенние фиалки медленно перевернулись головками вниз и превратились в комочки грязи. Вскоре луковицы подснежников и других цветов заплясали в бурной воде, словно овощи в кипящем котле. Цветы, растущие кустиками, были вырваны из земли, всплыли на поверхность, и их унесло потоком.

Несмотря на неудобное положение, Трой проснулся, лишь когда было уже совсем светло. Две ночи подряд он проспал, не раздеваясь, плечи у него онемели, ноги затекли и голова была словно налита свинцом. Он вспомнил, где находится, встал, поеживаясь, взял лопату и вышел из-под портика.

Дождь уже перестал, и солнечные лучи пробивались сквозь листву, окрашенную в зеленые, бурые и желтые тона и унизанную дождевыми каплями; кругом все сверкало ослепительным блеском, напоминавшим световые эффекты пейзажей Рейсдаля и Гоббемы. все дышало непередаваемой красотой, рождающейся из сочетания воды и разноцветных красок с ярким светом. Омытый продолжительным ливнем, воздух обрел такую прозрачность, что осенние тона были столь же яркими на расстоянии, как и вблизи, и далекие поля, пересеченные колокольней, казалось, находились с ней на одном плане.

Он пошел по усыпанной гравием дорожке, огибая колокольню. Дорожка была уже не каменистая, как накануне вечером, но вся залита коричневой грязью. В одном месте он заметил на дорожке пучок волокнистых корешков, чистеньких, вымытых добела и напоминавших клубок сухожилий. Трой поднял его: неужели же это один из посаженных им первоцветов?.. Он двинулся дальше и вдруг обнаружил луковицу, другую, третью... Без всякого сомнения, это его крокусы! С искаженным от ужаса и недоумения лицом Трой повернул за угол и увидел, что наделал поток.

Вода, заполнившая углубление могилы, уже вся впиталась в землю, и теперь там зияла дыра. Кругом вся трава и дорожка были залиты жидкой бурой грязью, уже раньше бросившейся ему в глаза; был забрызган грязью и мраморный памятник. Почти все цветы были вырваны из земли, подхвачены потоком и теперь валялись там и сям вверх корешками.

Брови Троя угрюмо нахмурились; он стиснул зубы; его сомкнутые губы подергивались, как у человека, потрясенного горем. Это странное происшествие всколыхнуло в нем самые разнообразные чувства и причинило ему острую боль. У Троя было очень выразительное лицо, и тот, кто наблюдал бы за ним сейчас, едва ли поверил бы, что это тот самый человек, который хохотал, распевал песни и нашептывал на ухо женщинам любовный вздор. В первую минуту он был готов проклясть свою судьбу, но даже для такого примитивного бунта требовалась известная активность, а болезненная тоска, овладевшая им, парализовала его силы. Представшая перед ним картина замкнула ряд мрачных сцен предыдущих дней, как бы завершая всю панораму, и он уже не мог этого вынести. По натуре сангвиник, Трой уклонялся от тяжелых переживаний, попросту отстраняя их. Он упорно отгонял мрачные призраки, пока событие не отступало в область прошлого, утратив свою остроту. Быть может, и сажая цветы на могиле Фанни, он пытался как-то увильнуть от горя, - а теперь словно кто-то разгадал его

намерения и перехитрил его.

Стоя перед обезображенной могилой, Трой едва ли не в первый раз в жизни испытал разочарование в себе самом. Человек по натуре жизнерадостный обычно чувствует, что он какой-то счастливый избранник судьбы, хотя и мало тем отличается от прочих смертных. Трою не раз приходило в голову, что ему нечего завидовать лицам, занимающим высокое положение, ведь, чтобы добиться такого положения, надо быть другим человеком, а он был вполне доволен собой. Он не сетовал на свое не совсем обычное происхождение, на превратности судьбы, на постоянные, молниеносные перемены жизни, - он был поглощен собой, и его удел казался ему каким-то особенным. Он почему-то был уверен, что в свое время его дела сами собой наладятся и увенчаются успехом. Но в это утро его иллюзии окончательно рассеялись, и Трой внезапно возненавидел себя. Впрочем, этот перелом лишь казался внезапным. Коралловый риф долго и медленно нарастает, пока наконец не выглянет из морских волн; нередко нам только кажется, что событие вызвал последний, заключительный толчок, а на деле оно уже давно созрело и готово было совершиться.

Бедняга стоял и размышлял: куда бы ему податься? "Ты проклят навеки!" послышался ему беспощадный приговор, когда он увидел, что погибли плоды его трудов, вдохновленных внезапной решимостью. Когда человек долгое время шел в одном направлении и выбился из сил, у него едва ли хватит энергии повернуть в другую сторону. Накануне Трой слегка попытался изменить свою жизнь, но первая же неудача обескуражила его. Сделать крутой поворот было бы трудно даже при могучей поддержке со стороны провидения, но когда он увидал, что провидение не только не поощряет его вступление на новый путь, но даже глумится над его робким начинанием, - это было уже свыше его сил.

Трой медленно отошел от могилы. Он даже не попытался засыпать дыру, посадить на место цветы или хоть что-нибудь исправить. Он попросту бросил карты и раз навсегда отказался от игры. Он тихонько вышел из ворот кладбища, никем на замеченный, - в поселке все еще спали, - пересек поле, расстилавшееся позади селения, и столь же незаметно выбрался на большую дорогу. Вскоре он потерял из виду Уэзербери.

Тем временем Батшеба находилась в добровольном заточении у себя в мезонине. Дверь постоянно была на замке и отпиралась, лишь когда входила или выходила Лидди, для которой поставили кровать в маленькой смежной комнате. Часов около десяти, во время ужина, девушка, случайно поглядев в окно, заметила за оградой кладбища огонек фонаря Троя и сообщила об этом Батшебе. Несколько минут они смотрели на огонек, недоумевая, что бы это могло быть, затем Лидди пошла спать.

Батшеба спала не слишком крепко в эту ночь. Служанка в глубоком забытьи мирно посапывала в соседней комнате, а хозяйка дома все еще смотрела в окно, на слабый огонек, мелькавший среди деревьев; горел он неровно, то вспыхивал, то гас, словно свет вращающегося берегового маяка, и даже не приходило в голову, что кто-то ходит взад и вперед перед ним. Батшеба просидела у окна, пока не пошел дождь и не исчез огонек; тут она легла и долго металась в постели, - в ее усталой голове проносились картины пережитой трагической ночи.

Еще до первых проблесков зари она встала, распахнула окно и вдохнула полной грудью свежий утренний воздух. Стекла были мокрые после ночного дождя - все в дрожащих слезинках; каждая слезинка ловила бледно-розовый отблеск, пробивающийся сквозь нависшую тучу на востоке, где зарождался день. Слышно было, как с деревьев мерно падают капли на груды нанесенных ветром сухих листьев, а со стороны церкви долетая какой-то необычный шум, не похожий на ритмический стук капель, - то был рокот воды, струившейся в водоем.