Вдали от обезумевшей толпы
Шрифт:
Батшебе и впрямь хотелось посмотреть представление, и она только потому не поднялась на лестницу, что ей неприятно было идти одной. Она все надеялась, что появится Оук, который в таких случаях всегда оказывал ей услуги, - это было его неотъемлемое право. Но Оук не появлялся, поэтому она сказала:
– Что ж, если вы сначала заглянете туда и узнаете, есть ли еще места, пожалуй, я зайду на минутку-другую.
И вот через некоторое время Батшеба появилась в палатке в сопровождении Болдвуда, который, проводив ее на "почетное" место, тотчас удалился.
Почетным сиденьем оказалась покрытая алым сукном скамья, поставленная на обрывке
В полутемной палатке было своеобразное освещение, напоминавшее полотна Рембрандта. Светозарный прозрачный осенний день клонился к вечеру, сгущались тени, и косые желтые лучи, пробивавшиеся сквозь отверстия и швы парусины, пронизывали струями золотой пыли голубую дымку, застилавшую палатку, бросая яркие отсветы на противоположную холщовую стенку, причем казалось, будто там горят маленькие висячие лампы.
Заглянув в щелку палатки, чтобы ориентироваться перед выходом, Трой увидел прямо перед собой свою ничего не подозревавшую жену, которая восседала, как уже было описано, подобно королеве на турнире. Он отшатнулся назад в чрезвычайном смущении, мигом сообразив, что, несмотря на грим, резко изменивший его черты, она наверняка узнает его по голосу. За этот день ему не раз приходило в голову, что кто-нибудь из уэзерберийцев или из других его знакомых может находиться в числе зрителей и узнать его, однако он беспечно шел на риск. Но здесь присутствовала Батшеба собственной персоной, действительность опрокинула все его предположения, и ему стало ясно, что он проявил непростительное легкомыслие.
Она была так очаровательна, так красива, что его недоброжелательство к жителям Уэзербери мигом испарилось. Он никак не ожидал, что она покорит его во мгновение ока. Как ему быть? Появиться как ни в чем не бывало? Но он не мог пойти на это. Трою хотелось из тактических соображений оставаться неузнанным, вдобавок он испытывал острый стыд при мысли, что его прелестная молодая жена, которая и без того его презирает, станет еще больше презирать его, увидев, до какого жалкого положения он докатился. Он покраснел до корней волос, подумав об этом, и ему стало до смерти досадно, что антипатия к Уэзербери заставила его колесить с цирком по всей стране.
Но Трой в трудных случаях всегда проявлял особую изворотливость. Он быстро откинул занавеску, отделявшую его уборную от другой, где переодевался директор и хозяин предприятия, и тот предстал перед ним от головы до пояса в виде некоего Тома Кинга, а от пояса до пят - в образе почтенного директора.
– Ну и чертовщина!
– воскликнул Трой.
– Что такое?
– Да в публике я увидал окаянного кредитора, которого я всячески избегаю, - и стоит мне открыть рот, как он тут же сцапает
– Я считаю, что вам необходимо выступить.
– Никак не могу!
– Но ведь представление должно продолжаться.
– Объявите, что Турпин простужен, потерял голос и исполнит свою роль без слов.
Хозяин цирка покачал головой.
– Буду я играть или нет, я все равно не открою рта, - твердо заявил Трой.
– Ну, хорошо, я подумаю... Вот что я вам скажу, - проговорил директор, как видно, сообразив, что в такой момент не следует обижать ведущего актера.
– Я не стану их предупреждать о вашем молчании. Исполняйте свою роль и не произносите ни слова, но по временам многозначительно подмигивайте и в патетических местах грозно трясите головой - вот и все. Они и не заметят, что слова выпущены.
Трой нашел это предложение приемлемым: так как реплики Турпина отличались краткостью и было их немного, вся прелесть пьесы заключалась в бурно развивающемся действии. Итак, представление началось, и в нужный момент Черная Бесс выскочила на зеленую арену под рукоплескания зрителей. Сцена у заставы, когда в полночный час полицейские гонятся по пятам за Бесс с Турпином и заспанный сторож в ночном колпаке с кисточкой уверяет, что в ворота не проезжал ни один всадник, - вызвала бурный восторг у Коггена.
– Здорово!
– загремел он, и его крик разнесся по всей ярмарке, заглушив блеяние овец, а Пурграс осклабился, наслаждаясь драматическим эффектом контраста: герой только что лихо перемахнул на скаку через ворота, а его враги, представители хромоногого, медлительного правосудия, вынуждены были остановиться и ждать, пока их пропустят. Когда умирал Том Кинг, Джозеф судорожно схватил за руку Коггена и пробормотал со слезами на глазах:
– Ведь он не по-настоящему убит, Джан, - это только так!
А когда была разыграна последняя печальная сцена и труп ретивой верной Бесс должны были унести на деревянном щите двенадцать добровольцев из числа зрителей, Пурграс в неудержимом порыве ринулся вперед и предложил свои услуги.
– Будет о чем порассказать у Уоррена, Джан, услышат и наши детишки! воскликнул он, приглашая товарища последовать его примеру.
И действительно, Джозеф с тех пор много лет рассказывал в Уэзербери тоном человека, немало перевидавшего на своем веку, как он собственной рукой касался копыта Бесс, подпирая плечом щит, на котором она лежала. Если, как утверждают некоторые мыслители, бессмертен тот, чей образ навеки запечатлен в памяти людей, то Черная Бесс обрела в этот день бессмертие (если только раньше им не обладала).
Между тем Трой, пораздумав, загримировался так, что стал совсем неузнаваемым, и хотя у него посасывало под ложечкой при выходе на сцену, вскоре ему стало ясно, что искусной разрисовкой лица он добился полной метаморфозы и даже Батшебе его не узнать. Все же он вздохнул с облегчением, когда пьеса окончилась.
Вечером состоялось второе представление, и балаган осветили. На сей раз Трой спокойно исполнял свою роль и даже отважился произнести несколько реплик. Но когда он заканчивал последнюю, стоя на самом краю арены, чуть не вплотную к первому ряду зрителей, то заметил на расстоянии какого-нибудь ярда мужчину, впившегося глазами в его профиль. Трой быстро отошел подальше от любопытного, узнав проворовавшегося управителя Пенниуэйса, заклятого врага своей жены, который все еще околачивался в окрестностях Уэзербери.