Вдали от обезумевшей толпы
Шрифт:
ГЛАВА LI
БАТШЕБА БЕСЕДУЕТ СО СВОИМ ПРОВОЖАТЫМ
Было условлено, что, когда Батшеба поедет домой, Оук займет место Пурграса в ее экипаже и отвезет ее в Уэзербери; к вечеру у Джозефа обнаружились признаки его давнишней болезни - "двоящегося глаза", и он не мог справиться с обязанностями кучера и защитника дамы. Но Оук был так занят и ему предстояло еще столько хлопот с болдвудскими овцами, часть которых еще не была продана, что Батшеба, не говоря ни слова Оуку и вообще никому, решилась ехать домой одна (ей уже не раз случалось возвращаться одной
Тотчас после происшествия в палатке она поднялась и направилась к выходу, не на шутку испуганная и искренне благодарная своему старому поклоннику за его помощь; правда, она жалела, что нет Габриэля, с которым предпочла бы ехать, - это было бы и приятнее и приличнее, ведь он был ее управителем и слугою. Но что поделаешь! Ей ни за что не хотелось обижать Болдвуда, перед которым она чувствовала себя виноватой. Когда поднялась луна и подали двуколку, Батшеба двинулась в путь; она пересекла вершину холма и стала спускаться по извилистой дороге, которая, казалось, уходила куда-то во мрак и в небытие: луна стояла на одном уровне с ярко озаренным холмом и впереди разверзлась черная пропасть, бескрайняя, как мир. Болдвуд вскочил на коня и поскакал вслед за Батшебой. Они спустились в низину; звуки долетали до них с вершины холма, словно голоса небожителей, а огни ярмарки казались кострами какого-то небесного лагеря. Вскоре они миновали подвыпивших гуляк, слоняющихся у подножия холма, пересекли Кингсбир и выехали на большую дорогу.
Непогрешимый инстинкт уже давно подсказал Батшебе, что фермер по-прежнему ее боготворит, и она чувствовала к нему искреннее расположение. Вечером ее огорчил его убитый вид, она вспомнила о своем безрассудстве, и ей захотелось, как хотелось с год назад, загладить свою вину. Испытывая жалость к этому неизбывно мрачному человеку, столь постоянному в своем чувстве и немало потерпевшему из-за нее, Батшеба выказывала ему внимание, которое можно было принять за нежность, и бедняга снова стал предаваться сладостным мечтам о семилетнем служении Иакова.
Вскоре ехавший в арьергарде Болдвуд под каким-то предлогом догнал Батшебу и поскакал бок о бок с ней. Они проехали две-три мили при лунном свете, перекидываясь через колесо двуколки отрывочными фразами, - говорили о ярмарке, о хозяйстве, о незаменимости Оука и о прочих безразличных предметах, как вдруг Болдвуд спросил ее напрямик:
– Миссис Трой, вы когда-нибудь выйдете опять замуж?
Прямо и внезапно поставленный вопрос явно смутил ее, и она ответила не сразу.
– Я никогда серьезно об этом не задумывалась.
– Понимаю вас. Но ведь уж скоро год, как умер ваш супруг...
– Вы забываете, что смерть его так и не была окончательно установлена, и возможно, что он жив. Поэтому меня едва ли можно назвать вдовой, возразила она, хватаясь за первый пришедший ей в голову предлог.
– Вы говорите, смерть не была окончательно установлена,
– Да, теперь я в этом не сомневаюсь, а не то поступала бы совершенно иначе, - мягко ответила она.
– Вначале у меня была какая-то странная, безотчетная уверенность, что он не погиб. Потом мне приходили в голову разные объяснения. Но хотя я убеждена, что больше никогда его не увижу, я не собираюсь снова выходить замуж. Я заслуживала бы осуждения, если бы допустила такую мысль.
Некоторое время они помолчали. Теперь они ехали по глухой дороге, пересекавшей большак; слышно было только, как поскрипывает под Болдвудом седло и постукивают рессоры двуколки. Но вот Болдвуд прервал молчание:
– Помните, как я нес вас в обмороке в гостиницу "Королевский щит"? У всякого пса бывает свой праздник, - так это был мой.
– Знаю, знаю все, - поспешно отозвалась она.
– Всю жизнь буду жалеть, что я потерял вас, что так сложились обстоятельства.
– И я тоже очень жалею, - проговорила она и тут же поправилась: Видите ли, я жалею, что вы могли подумать, будто я...
– Я всегда с какой-то печальной радостью думаю о прошлом... Тогда я был для вас чем-то - до того, как _он_ стал для вас всем, и вы были _почти_ моей. Но, конечно, все это не имеет значения. Я никогда не нравился вам.
– Напротив. И к тому же я вас уважала.
– Ну, а теперь?
– То же самое.
– Что же именно?
– О чем вы меня спрашиваете?
– Я нравлюсь вам или же вы просто уважаете меня?
– Не знаю, право... Никак не могу сказать. Трудно женщине говорить о своих чувствах на языке, который создали главным образом мужчины для выражения своих чувств. Я поступила с вами легкомысленно, непростительно, очень дурно. Всю жизнь буду об этом сожалеть. Если б я только могла как-нибудь загладить свою вину, я с радостью бы это сделала. Но это было невозможно.
– Не браните себя, вы далеко не так виноваты, как вам кажется. Батшеба! Допустим, вы получите реальное, неоспоримое доказательство и убедитесь, что вы... что вы действительно вдова, - захотите вы тогда загладить свою вину и выйти за меня замуж?
– Не могу сказать. Сейчас, во всяком случае, нет.
– Но когда-нибудь в будущем?
– О да, когда-нибудь - это вполне возможно.
– Ну, хорошо. Вы знаете, что даже если не будет новых подтверждений, то примерно через шесть лет вы сможете вторично выйти замуж, и никто не посмеет вас осуждать?
– Да, - живо ответила она, - все это мне известно. Но об этом еще рано говорить. Шесть или семь лет. Что с нами будет за это время?
– Годы быстро промелькнут, и когда мы оглянемся назад, это время покажется нам очень коротким, куда короче, чем кажется теперь, когда оно впереди.
– Да, да, я испытала это на своем опыте.
– Так выслушайте же меня, - горячо настаивал Болдвуд.
– Если я буду ждать все это время, выйдете вы за меня? Вы сами сказали, что хотите искупить свою вину передо мной, - пусть это и будет искуплением.