Вдали от обезумевшей толпы
Шрифт:
Сперва Трой решил не обращать внимания и действовать, как подскажет необходимость. По всей вероятности, этот человек его узнал, но, может быть, и нет. Трой не без оснований опасался, что весть о его возвращении опередит его в Уэзербери и он окончательно упадет в глазах жены, если та узнает о его теперешней профессии. К тому же, если он решит совсем не возвращаться, ему могут повредить толки о том, что он жив и обретается по соседству. Во всяком случае, необходимо узнать, как обстоят денежные дела жены, прежде чем принимать окончательное решение.
Мучаясь неизвестностью, Трой отправился на разведку. Ему пришло в голову, что было бы весьма благоразумно разыскать Пенниуэйса и попытаться завести с ним дружбу. Он подвязал густую бороду, взятую из реквизита цирка, и в таком виде отправился бродить
Самый большой из балаганов с закусками был оборудован на ярмарке владельцем гостиницы из соседнего городка. Считалось, что в этом заведении можно неплохо подкрепиться и передохнуть. Хозяин Тренчер (как его фамильярно величали в местной газетке) был человек солидный и славился по всей округе своей изысканной кухней. В его палатке имелось два отделения, первого и второго класса, а в глубине первого находилось еще помещение для самой изысканной публики; оно было отгорожено стойкой с закусками, за которой суетился сам хозяин в белоснежном фартуке и нарукавниках; Он обслуживал посетителей с таким видом, будто всю жизнь провел в этой палатке. В обители для избранных стояло несколько стульев и стол, а на нем спиртовой чайник и кофейники накладного серебра, фарфоровые чашечки и блюда с пудингами; в канделябрах горели свечи, и создавалось впечатление уюта и роскоши.
Трой стоял у входа в балаган, возле которого цыганка пекла оладьи над костром, разведенным из щепок, и продавала их по пенни за штуку. Заглядывая в палатку, он всматривался в лица посетителей, Пенниуэйса там не оказалось, но вскоре сквозь щель в занавеси он заметил Батшебу, сидевшую в отделении для привилегированной публики. Трой отошел от входа, нырнул в темноту и, обогнув палатку, остановился и начал прислушиваться. Он различал голос Батшебы, сидевшей у самой стенки, она разговаривала с каким-то мужчиной. Кровь бросилась ему в лицо: неужели она так легкомысленна, что позволяет себе флиртовать на ярмарке? Не значит ли это, что она считает его смерть совершившимся фактом? Чтобы удостовериться своими глазами, он вынул из кармана перочинный ножик и осторожно сделал в парусине два маленьких надреза крест-накрест, отогнул краешки, и получилась дырочка величиной с облатку. Он припал глазом к отверстию и тотчас же в изумлении отпрянул: голова Батшебы находилась на расстоянии каких-нибудь двенадцати дюймов от него. Так близко было неудобно смотреть. Поэтому он проделал другую дырочку несколько пониже, в стороне, в затемненном месте позади ее стула, откуда можно было в полной безопасности за ней наблюдать.
Теперь Трой мог разглядеть все происходившее внутри. Батшеба сидела, откинувшись назад, в руке у нее была чашка, и она пила из нее маленькими глотками, а мужской голос оказался голосом Болдвуда, который, как видно, только что принес ей чай. Батшеба держала себя непринужденно и небрежно прислонилась к стенке, причем ее плечо вдавилось в парусину, и она очутилась чуть ли не в объятиях Троя, - ему пришлось даже отодвинуться, чтобы она не ощутила сквозь ткань тепло его тела.
Трой вдруг почувствовал, что в его душе проснулись чувства, которые он испытал днем во время представления. Батшеба была по-прежнему прелестна, и она принадлежала ему. Прошло несколько минут, пока он поборол овладевшее им желание ворваться в палатку и предъявить на нее права. Потом он подумал о том, что эта гордая женщина, которая смотрела на него сверху вниз, даже когда любила, возненавидит его, узнав, что он стал странствующим актером. Если он заявит о своем существовании, ему надо во что бы то ни стало скрыть эту страницу своей жизни от обитателей Уэзербери, иначе он сделается посмешищем всего прихода. Его прозовут Турпином, и эта кличка останется за ним на всю жизнь. Безусловно, эти последние месяцы необходимо начисто вычеркнуть из жизни и лишь тогда появиться в качестве ее мужа.
– Не угодно ли вам перед отъездом выпить еще чашечку, мэм?
– спросил фермер Болдвуд.
– Благодарю вас, - отвечала Батшеба.
– Мне надо сейчас же отправляться. Как невежливо со стороны этого человека, - он заставил себя ждать до такого позднего времени! Если бы не он, я уехала бы уже два часа назад. Мне и в голову бы не пришло сюда зайти.
Трой остро вглядывался в ее профиль, освещенный свечами, наблюдал игру теней на ее щеке, рассматривал извилины маленького бело-розового ушка. Она вынула кошелек и, возражая Болдвуду, непременно хотела сама уплатить за свой чай, когда в палатку вошел Пенниуэйс. Трой вздрогнул. Черт возьми! Теперь ему вряд ли спасти свою репутацию! Он только что хотел отойти от дыры, в которую подглядывал, разыскать Пенниуэйса и выяснить, узнал ли его бывший управитель, когда тот появился перед ним, и из слов этого проходимца Трою стало ясно, что он опоздал.
– Прошу прощения, мэм, - начал Пенниуэйс.
– Мне надобно сообщить вам кое-что, касающееся лично вас.
– Сейчас я не могу вас выслушать, - холодно возразила она.
Чувствовалось, что этот человек ей невыносим, - и действительно, он постоянно приходил к Батшебе с какой-нибудь сплетней, надеясь вкрасться к ней в доверие, опорочив других.
– Сейчас я вам напишу, - доверительно сказал Пенниуэйс. Он наклонился над столом, вырвал листок из потрепанной записной книжки и написал закругленными буквами:
_"Ваш муж здесь. Я видел его. Кто же теперь в дураках?"_
Сложив записку, он протянул ее Батшебе. Но она не захотела ее читать, даже не подняла руки, чтобы взять бумажку. Тогда Пенниуэйс с наглым смешком бросил записку ей на колени и, круто повернувшись, вышел из палатки.
Хотя Трой и не мог прочесть, что написал бывший управитель, он сразу же догадался по его словам и поступку, что в записке речь шла о нем. Но ему не удавалось ничего придумать, чтобы предотвратить развязку.
– Проклятье!
– прошептал он, и в темноту из его уст хлынула отборная брань, подобно отравленному потоку.
Между тем Болдвуд подхватил записку с колен Батшебы.
– Угодно ли вам ее прочесть, миссис Трой?
– спросил он.
– Если нет, я ее уничтожу.
– Знаете ли, - беззаботно сказала Батшеба, - пожалуй, будет нехорошо, если я ее не прочту. Но я догадываюсь, о чем он пишет. Он просит у меня рекомендации или сообщает очередную сплетню о ком-нибудь из моих работников. Он постоянно этим занимается.
Батшеба держала записку в правой руке. В этот миг Болдвуд протянул ей тарелку с бутербродами. Собираясь взять ломтик хлеба, она переложила записку в левую руку, в которой все еще держала кошелек, и опустила руку у самой стенки палатки. Подвернулся случай спасти игру, нельзя было упустить такой козырь. Трой снова взглянул на прекрасную руку, увидел розовые кончики пальцев, голубые жилки на запястье, охваченном браслетом из кусочков коралла, - до чего все это ему знакомо! Потом с молниеносной быстротой и бесподобной ловкостью он бесшумно сунул руку под нижний край парусины, которая была недостаточно туго натянута, слегка приподнял ее, не отрывая глаза от дырки, и вынул записку из руки Батшебы, - край парусины снова упал, а Трой пустился бежать в темноте по направлению к валу и рву, усмехаясь про себя, - его позабавил крик изумления, вырвавшийся у Батшебы. Затем Трой перемахнул через вал, быстро прошел ярдов сто по дну рва, снова поднялся наверх и не спеша, как ни в чем не бывало направился к палатке. Он поставил себе целью разыскать Пенниуэйса и заставить его молчать до тех пор, пока сам не найдет нужным заявить о себе.
Трой дошел до входа в палатку и, стоя в кучке зевак, стал напряженно высматривать Пенниуэйса, не решаясь справляться о нем, чтобы не привлечь к себе внимания. Несколько человек толковали о только что имевшей место дерзкой попытке ограбить молодую даму, сидевшую у стенки палатки. Предполагали, что жулик принял клочок бумаги в ее руке за банковый билет, приподняв край парусины, он схватил бумажку и удрал с ней, не тронув кошелька. "Вот уж будет досадовать, как увидит свою ошибку!" - посмеивались они. Впрочем, о происшествии, видимо, мало кто знал - скрипач, игравший у входа в палатку, даже не прервал своей игры, а четверо угрюмых сгорбленных стариков с палками в руках по-прежнему исполняли под музыку шотландский танец "Майор Молли". Позади них стоял Пенниуэйс. Трой скользнул к нему, сделал знак и прошептал несколько слов, мужчины обменялись понимающим взглядом и вышли в темноту.