Вдали
Шрифт:
— Итак, лошадь, — произнес Джарвис, приняв в дар одеяло от девушки с малышкой, которая могла быть как ее сестрой, так и дочерью. — У меня найдется одна.
— Сколько?
— О, право, — сказал Джарвис, разыгрывая обиду.
Последовала пауза. Наверное, он ожидал, что Хокан ее нарушит новой просьбой назвать цену.
— Умеешь обращаться с пистолетом? — спросил Джарвис, когда пауза неловко затянулась.
Хокан не понял.
— Пистолет, — повторил Джарвис, изобразив большим и указательным пальцами, как стреляет.
Хокан покачал головой.
— Слушай, — сказал Джарвис. — Здесь меня многие любят. Да ты и сам видел. Вот. — Он показал на подарки и пожал плечами. — Но есть и такие, кто… Слушай. Это трудолюбивый народ. И здесь все, что у них есть. Кое-кто
Хокан опустил глаза.
— Ты крупный малый. Путешествуешь один. Без имущества. Без семьи. Мне бы не помешала твоя помощь. Просто поезжай со мной. Мы прибудем через несколько недель. И тогда получишь свою лошадь. С ней ты легко наверстаешь упущенное время. Что скажешь?
— Не знаю.
Хокан не знал, где они находятся (ближе к Тихоокеанскому побережью или же к Нью-Йорку?), и не мог оценить, стоит ли следовать за Джарвисом и потом наверстать на лошади или проще выдвигаться пешком немедленно. Вдобавок сам вопрос предложенной работы и вытекающих из нее рисков. Недовольство, клубившееся в партии, было налицо, враждебность многих к Джарвису бросалась в глаза. Но, в отличие от угрюмых старателей, встречавшихся по пути, или клэнгстонской банды, или следопыта Лоримера с его отрядом, все это семейные люди. Они тяжело трудились, растили детей и читали Библию. Каким бы ни было их возмущение, Хокан не мог и вообразить, чтобы они кого-то хладнокровно застрелили. К тому же многим Джарвис нравился — тому доказательством те же подношения. Что бы ни распаляло его противников, Хокан не представлял, что такого мог совершить Джарвис, что обосновывало бы его страхи перед местью. Хокан вспомнил о Лайнусе и задумался, как бы поступил он, не подверженный и минутным колебаниям. Принял бы брат составляющие этой задачки — оружие, лошади, мятеж, прерии — как совершенно ожидаемые обстоятельства и имел бы ответ наготове? Сам Хокан только знал, что, возможно, это его единственный шанс заполучить лошадь.
— Вот что я тебе скажу. Прокатись с нами пару дней. Пораскинь мозгами. А я в придачу добавлю седло.
Ко времени, когда умер костер, на брезенте Джарвиса уже образовалась солидная куча вещей. Он завернул все в подаренное одеяло, пожелал Хокану доброй ночи и удалился в свой фургон. Порка в темноте, ненадолго прекращавшаяся, возобновилась вновь.
— Встаем! Встаем! Встаем! — С первыми лучами воздух наполнился криками. А с ними заревели ослы, вырывая даже из самого крепкого сна: выходить и приниматься за работу. Скатывались палатки; шкворчали в лярде кукурузная мука и оладьи на воде; волов тянули на веревках обратно под ярмо; запрягались повозки; на стойки фургонов натягивали брезентовые покрышки. Все это делалось под надзором псов, бродивших по быстро испарявшемуся лагерю.
— Вперед! Вперед! Вперед! — отдавалось теперь по равнинам эхо, когда фургоны вернулись на тропу и продолжили свой неторопливый путь.
Позже тем днем Джарвис, с лопатой и сломанным колесом на седле, позвал Хокана с собой. Они направились на юг, прочь от тропы, и остановились, когда караван пропал у них за спинами. Спешившись, Джарвис попросил помочь врыть колесо в землю и подпереть камнями. Установив его, они отошли на пятнадцать шагов, и Джарвис извлек из-за пазухи самый странный пистолет, что видел Хокан. В рукоятке или курке ничего особенного не было, но остальное выглядело чудовищным наростом, словно пистолет перекосило от какой-то смертельной болезни. На его центральной оси был круг из шести тяжелых стволов. Спереди шесть дул напоминали серый цветок. От него пахло смазкой и серой.
— То-то, — сказал Джарвис, глядя на пистолет и мечтательно улыбаясь. — Спорим, ты еще не видел «перечницу».
Он взвел незаряженное оружие и несколько раз сжал спусковой крючок. После каждого щелчка ударник поднимался, и стволы проворачивались, подставляя под боек новый цилиндр.
— Видишь? И не надо каждый раз перезаряжать. Это тебе не кремневый хлам. Он тебя только прикончит. Дважды! — Джарвис хохотнул. — Тебя успеют убить дважды, пока ты возишься с этим старьем. — И все это время он тянул спусковой крючок,
Джарвис прицелился и выстрелил в колесо несколько раз подряд. Резкость выстрелов слегка приглушалась округлой махиной пистолета.
Колесо осталось невредимым.
— Что ж, целиться непросто, ведь оружие тяжелое. Из него полагается стрелять, опираясь на луку.
Он снова начал зарядку.
— И это требует времени. Зато потом будет шесть выстрелов. — Долгая пауза. — Шесть. — Долгая пауза. — Даже не почувствуют шариков в своих потрохах.
Хокан сел на землю. На него уставились лошади.
— Подойдем-ка поближе, — сказал Джарвис, закончив.
Они приблизились к колесу на шесть-восемь шагов. Джарвис прицелился и выстрелил. На сей раз он делал перед каждым из шести выстрелов паузу. Колесо, однако, осталось нетронутым.
— Может, пули летят между спицами? — задумался вслух Джарвис.
Он вернулся к лошади, снял скатку за седлом, вернулся к врытому колесу, накинул на него одеяло и вновь приступил к долгому процессу перезарядки.
— За меня голосовали, знаешь ли. Меня избрали. Капитаном партии. — Джарвис не отрывал глаз от пистолета. — К нам пришли из других отрядов. Видишь ли, у меня есть кое-какие знакомства на той стороне. Важные люди. Я могу гарантировать триста двадцать акров по прибытии. По меньшей мере — триста двадцать. И я знаю тропу. Ходил на запад пару лет назад, а потом вернулся за женой и детьми. Три раза туда-сюда. И вот что мы имеем: человек, который знает дорогу и может кое-что предложить в ее конце. И все равно. Распри, разногласия, недоверие. Зависть? Не знаю.
Он подошел на пару шагов, оставив между стволом и колесом всего метр-другой, и расстрелял его в упор. Одеяло плясало на ободе, как обезумевшее привидение. На пятой пуле колесо опрокинулось. Джарвис подошел и последним выстрелом добил мишень.
Изнурительный марш, ежевечерняя установка фургонов в круг для охраны скота, короткие перекусы, торопливые утренние приготовления повторялись изо дня в день без изменений. По просьбе Джарвиса Хокан всегда был при оружии, всегда держал револьвер на виду. По большей части они не разлучались, и люди обходили их стороной. Когда Джарвис его отпускал, он ездил вдоль обоза. Со временем он стал замечать, что в этих прогулках встречает то же обхождение, что и Джарвис, когда они впервые проезжали мимо фургонов вместе: кто-то выказывал излишнее подобострастие (парочка даже оголяла головы), но остальные поглядывали с хмурой миной (порой казалось, он слышал, как за его спиной плюют). Эбигейл не расставалась со своим сморщенным ожесточением, а Джарвис сиял как никогда. Каждый вечер он с торжественной благодарностью принимал подношения, что выкладывали у его ног.
Развлечений было немного, гипнотизирующее однообразие путешествия высасывало смысл из их дней. Каждый шаг по неизменному пейзажу напоминал предыдущий; каждый поступок был бездумным повтором; каждым человеком двигал какой-то забытый, но еще действующий механизм. А между ними и недостижимым горизонтом — песок; всегда песок. Он жег глаза, закупоривал ноздри, высушивал рты. Как ни прикрывай лицо платком, все чувствовали, что им разъедает горло и скукоживает легкие. Само солнце, красное и неопределенное, задыхалось за неподвижным облаком. Несколько раз на дню, даже в спокойную погоду, из фургона не было видно волов. В такие времена — особенно когда вокруг завивался ветер, превращая песок в дробь и вынуждая накрепко зажмуриваться, — ощущение неподвижности и неизменности становилось совершенным, а пространство и время как будто отменялись. Дождь был благословением, стоящим всей той слякотной суеты, что он порой приносил. Он прибивал пыль, смывал вонь (хоть та возвращалась с новой силой, когда промокшую одежду, скот и провизию начинало припекать солнце) и давал питьевую воду, для разнообразия не кишевшую мелкими гадами.