Вдохнуть. и! не! ды!шать!
Шрифт:
Метров через пятьсот меня догоняет все тот же черный скутер, и тот же юноша на ходу взмахивает бумажником, прижимая к обочине, давая понять, чтоб остановилась. Мелькает жетон полиции. Останавливаюсь. Он тормозит рядом.
«Ну и куда ты несешься?»
«Я прошу прощения, но я ужасно опаздываю».
Смотрите укоризной, потом отчитывает, как маленькую: «Посмотри на себя, я вот в джинсах, даже если что, мне не будет больно, а ты… — Переводит взгляд на легкое-легкое платье. — У тебя все ноги голые, разобьешь все в кровь».
«Ты прав. Извини, у меня дурацкий день».
«Смотри. В следующий раз, когда несешься на красный, всегда трезво оценивай, сможешь ли разминуться. Если не уверена — лучше не рискуй».
Он младше меня лет на пять, а выглядит так, как будто старше на десять, гладкая смуглая кожа, серьезный и озабоченный взгляд.
«И будь осторожнее».
«Спасибо».
«Пока».
«Пока».
Он срывается с места и исчезает за машинами.
Поправляю платье. Солнце скачет в ветках платанов, дрожит маревом,
Зачем он догонял меня, ему же было совсем в другую сторону.
Просто для того, чтоб позаботиться о глупой, еле успевшей проскочить.
Небо мое, ты говоришь со мной подчас такими теплыми, внезапными голосами.
Алиса-Василиса Баргман (Tushka)
Ведьмы под дождем
Память вообще странная штука. Казалось бы, это событие останется с тобой навсегда, но проходит время, и ты видишь его, как через мутный иллюминатор. Какие-то фигуры на секунду возникают из небытия и исчезают, и ты не успеваешь различить их лица. Или, сосредоточившись, ясно видишь одного человека, но события вокруг погружаются в сумрак. И эта внутренняя игра света становится второй биографией, более реальной, чем внешняя. Потому что каждая такая световая вспышка побеждает время, показывая, что его нет.
Дело было в 1988 году. Впервые в жизни я ехала за границу. В Польшу. Все началось с того, что я пошла покупать билеты на поезд. Билеты на поезд за границу продавались только в кассах у гостиницы «Москва». Я приехала к шести утра. Перед кассой клубился народ всех цветов радуги. Мне тут же выдали номер 79, и я тихо осталась стоять в очереди. Очередь состояла из студентов всех стран Латинской Америки и не только. Первые студенты предусмотрительно заняли очередь еще с вечера и там же и ночевали. Всех смыло водой, и народ с разными акцентами обсуждал, что, мол, в Боливии также водой разгоняли демонстрацию студентов, и на Берегу Слоновой Кости, и в Колумбии. Беседа текла, как ручеек.
В 10 утра кассы открылись и обнадежили нас заявлением, что сегодня примут только 25 человек. Я стала набираться опыта у более подкованных товарищей в плане, как там ночевать на ступеньках и чем поддерживать силы. И вдруг. Вдруг ко мне подошел индеец. Натуральный индеец с жесткими волосами с синим отливом, раскосыми глазами и кожей цвета красноватой охры. Первое, что он сделал, — отвел меня в сторону и спросил: «Семнадцатой быть хочешь?» Я возмущенно насторожилась. Тогда он спросил: «Какой у тебя номер? 79? А у меня есть лишний 17. Ты тогда сегодня пройдешь». Как честный человек, я немедленно поинтересовалась: «А почему именно я? Здесь куча девушек из Латинской Америки, и вообще». Ответ лишил меня дара речи: «Еврей еврею должен помогать». После чего он показал мне золотой магендавид. «Ну, хорошо. А как ты понял, что я еврейка?» — «Я видел тебя как-то у синагоги». Тогда для меня это был культурный шок. То есть я знала, что евреи бывают разные. Но не предполагала, что настолько. Пабло был родом из Эквадора, семь лет учился в Питере в консерватории по классу скрипки, поэтому русский знал в совершенстве. Три часа промчались незаметно в обсуждении судьбы еврейского народа. При непосредственном подходе к кассам Пабло сказал: «Не забудь. Твоя фамилия в списках Гантварг». — «Ага», — заметила я меланхолично. «А зовут меня Лена». И вот тут у него случился легкий катарсис. Дело в том, что Лена Гантварг была моей очень хорошей подругой, и вечером мы как раз обсуждали невозможность моего присутствия на вечеринке у нее дома. А Пабло учился с ней в одной группе. Таким образом, благодаря ней билеты я купила за несколько часов, что считалось чудом. Лены уже давно нет, а с Пабло мы потерялись в 90-м году. Я часто его вспоминаю. У него была дивная подружка в Питере. Он ее очень любил и жаловался: «Ты понимаешь, Алиска, я ей сказал, что хочу семнадцать детей». А она мне отказала. Я ради нее на все готов. Я ей сказал: «Хорошо. Давай только тринадцать». А она все равно не хочет. Ну, объясни ты мне, почему? Она меня не любит?
Это сейчас я понимаю, что 14 детей — это вполне реально. А тогда, будучи единственным ребенком в семье, я представляла это так: один, два, много. То есть он мог бы с равным успехом сообщить мне, что хочет 110 детей, — это бы общую картину не изменило.
Я уехала в Польшу. Это было сказкой. Сказка немного скомкалась, когда я пошла заказывать обратные билеты. Дело было в конце июня. Билеты у меня были с открытой датой. А обратные продавали только на конец октября. Вернуться же я рассчитывала не позже 14 августа, чтобы успеть проводить любимую подругу в Америку. Тогда это было «навсегда». Я решила стать Скарлетт О'Харой. Я просто перестала об этом думать. Почему-то я была уверена, что все образуется. За неделю до предполагаемого отъезда я начала волноваться. Обратные билеты были уже только на конец декабря. То есть на Новый год я бы вернулась. Вопрос, где жить и на что, не рассматривался, как глупый. Я обратилась к каким-то знакомым знакомых в Польше, и эти люди, которые меня совсем не знали, нашли мне билеты. До Риги. В Ригу я приехала 13-го ночью. Я продолжила наслаждаться жизнью. Никогда раньше я не пользовалась таким успехом. Видимо, окончательно офигев от высоких блондинок, поляки и сочувствующие видели во мне невероятную экзотику. Молодые люди кидались ко мне с другой стороны улицы. Галантные поляки целовали мне руки и сообщали, что против «жидовок» ничего не имеют, несколько омрачая этим настроение. Приходилось то и дело напоминать себе, что это официальное название в Польше: жидовский театр и т. д. Ко мне бросались и выходцы из Сирии и Египта, вероятно чувствуя во мне родственника. И все время какие-то чудеса. Вот, например. Денег у меня почти не осталось, я шла по центру Варшавы, а на поясе у меня висели «командирские» часы, ибо наручного ремешка у меня не было. Вдруг меня окружила группа итальянцев, которые стали умолять продать их за 50 долларов. Это была лучшая сделка в моей жизни. Жизнь была удивительна. А еще удивительнее были люди вокруг.
Я хотела найти памятник борцам гетто. Район я знала. Это был очень престижный район. Естественно жилой. Никаких следов я найти не могла. Жившие там люди ничего не знали о памятниках, даже пожилые. Или не очень хотели знать, что понятно. Но я встретила молодого американца, который сообщил, что за углом видел что-то типа памятника, правда, не знает, что это такое. И отвел меня туда. Это был памятник, точнее аллея мемориальных камней, среди которых был и с именем Януша Корчака. И люди, которые клали цветы. Я им кивнула. Я не могла по-другому. Они кивнули мне. Молодой американец тактично поставил меня в известность, что это американцы, и когда они видят странное поведение, обычно реагируют адекватно. Естественно, я решила, что я все не так понимаю и веду себя неправильно. Думала я так две минуты. Ровно две. Пока мимо нас, сидевших на скамейке, не прошла еще одна группа людей. И каждый из них кивнул мне. Несчастный американец был в шоке.
Потом через несколько дней я пошла на центральную почту. Сначала было все как всегда. При входе я попала тонкими каблуками в решетку и в течение пяти минут стояла раком, закрывая и вход и выход, пытаясь выбраться из западни. В общем, ощущение собственной элегантности и значимости было, как никогда, высоким. Собрав себя и туфли и приведя все в достойный вид, я отстояла в очереди и села передохнуть. Надо сказать, что в Польше я все время носила магендавид так, что его было видно. И вдруг ко мне подошел юноша. Он поцеловал мне руку и сказал на английском: «Спасибо. Я очень рад, что вы вернулись».
И вот пришло время уезжать. В три ночи я вышла на вокзале в Риге с огромным чемоданом. Я сдала его в камеру хранения и отправилась за билетами. Билетов не было. То есть совсем. Какие-то люди с детьми, рыдая, бились у касс, крича, что они уже три дня живут на вокзале. А знакомых в Риге у меня не было тоже. Телефон дома не отвечал. Устала я невероятно. И вот шла я по вокзалу и, к своему стыду, рыдала как белуга. Потому что чудеса кончились, а вариантов дальнейших действий у меня не было. И внезапно я сбила с ног юношу в форме. Ну, просто из-за слез ничего не видела. Вместо того чтобы сказать, что он обо мне думает, он спросил, что случилось. Кроме раззявленного детского «Я хочууууу домой», ничего ответить я не могла. Только минут через 15 он добился от меня, что дом в Питере. Он взял меня за руку, посадил на подоконник, забрал мой билет и пять рублей. Пять рублей — все, что у меня было. Пять рублей и еще две копейки, так как телефон дома не отвечал. И ушел. А я осталась. Мыслей больше не было вообще. Я тупо сидела на подоконнике и ни о чем не думала. По-моему, первый раз в жизни. Нет, думала. Думала, что в чемодане у меня есть маленькая баночка паштета, но нет открывашки. И что день я продержусь. А через 10 минут он появился. В руках он держал билет до Питера и два рубля. Это было Счастье. Иначе не скажешь. Оказалось, поезд типа Тула-Владивосток с остановкой в Питере отходит через пять минут. И еще надо забрать мой чемодан. Этот самый прекрасный в мире человек оттранспортировал меня до камеры хранения, засунул нас с чемоданом в вагон, и единственное, что я успела сделать, — узнать, что его зовут Саша и он учится в милицейской академии. И билеты он взял в военной кассе, и ему просто повезло, они почему-то дали. Когда поезд тронулся, я успела кинуть ему ужика, со смешной челкой. На память и в благодарность. Больше у меня ничего не было. Его брат, с челкой другого цвета, с тех пор живет у меня. Хотя он полинял и поблек, я его никогда не выброшу.
Вагон был общий. Я такого не видела никогда. Ибо жизни не нюхала. Тут аромат буквально сбивал с ног. Я забилась на верхнюю полку и потратила предпоследний рубль на чай и пакетик печенья. Утром я вывалилась в Питере. Чемодан больше таскать я не могла. Я остановила такси и сказала правду. Что у меня есть 95 копеек и я прошу его довести меня как можно ближе к метро на эти деньги, потому что чемодан неподъемный. Таксист, не говоря ни слова, довез меня до дома и поднял чемодан на мой этаж. Дверь была закрыта. Но это уже было неважно. Соседей тоже не было. Я свернулась клубком на чемодане и решила соснуть часок-другой. Рано или поздно меня найдут. Через пять минут к моей двери подошла молодая красивая блондинка, вынула ключ и стала открывать дверь. Я поняла, что расплата есть. Вот она шизофрения. Кто это? Где родители? И куда мне теперь идти? И вдруг, обернувшись, с милым акцентом она говорит: «Вы, наверное, Алиса, заходите, пожалуйста». Оказалось, что это очередная подружка Вероники из Польши, что папа и бабушка на даче, а Верка куда-то усвистала праздновать свой день рождения. Ведь в последний раз я звонила ей из Польши и сообщила, что еду в Ригу. А потом я исчезла. Ну, она решила начать волноваться после праздника. И, в общем, правильно сделала. Я была дома в 9 утра 14 августа. Как и хотела.