Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
– Какие процессы происходят в работающем трансформаторе, если хотя бы один виток намотан в обратном направлении?
В тот день, включив один, уже отремонтированный радиоприемник, я последовательно подключал остальные намотанные мной выходные трансформаторы. Всё оказалось в порядке. В конце рабочего дня дядя Сева вытащил из ящика своего стола три разных справочника по радиотехнике. Закладками там уже были отмечены разделы: "Трансформаторы".
– Читай и готовься! В следующий четверг побеседуем.
– немного помолчав, добавил.
– Как жаль и как хорошо, что в воскресенье
В одно июльское утро я сел за свой стол. Меня насторожил едва уловимый, но крайне неприятный запах. Пахло какой-то гнилью, испорченными продуктами. Ничего не говоря, я вышел в фотоателье, через которое мы проходили в радиомастерскую. Там, уединившись в темной будке, колдовал старый фотограф, переносивший запечатлённые мгновения на фотобумагу ещё с конца двадцатых годов. Звали его дядя Миша Блиндер. Зная, что он обожает жирные копчёные колбасы с чесноком, я обошел всю комнату, тщательно принюхиваясь. Повсюду был запах обработанной плёнки и проявителя.
Я вернулся в нашу комнату. Постоял возле дяди Севы. Кроме запахов сигарет "БТ" и одеколона "Шипр" мой нос не ощущал ничего. Но как только я сел за свой стол, запах возобновился. Внимательно оглядев себя вплоть до подошв обуви, посмотрел под стол, за тумбочкой. Дядя Сева куда-то отлучился. А я уже выдвигал ящики моего стола. В самой глубине шуфляды лежала большая, сантиметров тридцать длиной, испорченная, уже высохшая рыба, местами покрытая белым, как плесень, налётом. Откуда?!...
Ещё раз убедившись в том, что отвратительный запах исходит именно от невесть как попавшей в мою шуфляду провонявшей рыбы, я брезгливо взял её за хвост и, размахнувшись, метнул через открытое окно в заросли крапивы. Помыв у Блиндера руки, продолжал работать.
В это время вернулся дядя Сева в сопровождении трех работников быткомбината. Последним ковылял директор комбината, работавший до того прокурором района. Ногу потерял во время войны, когда служил в НКВД, а потом в СМЕРШ е.
С дядей Севой отношения у него были натянутыми. При мне они никогда не спорили. Но однажды, входя в мастерскую, я стал свидетелем неприятной для меня сцены. Дядя Сева, почти выталкивая из мастерской, изувеченного войной, директора, рычал:
– Можешь хоть каждый день посылать комиссии и устраивать проверки. Я не боюсь. Но я тебе устрою единственную, и тогда... Сам знаешь! Оставь меня в покое. Со мной твой фокус не пройдёт!
Мне стало не по себе. Я ничего не понимал. НКВДист, СМЕРШевец, прокурор в моих глазах был чуть ли не героем. А дядя Сева по молодости даже не успел повоевать. Невероятно, но сейчас директор комбината, казалось, грозный начальник дяди Севы, наваливаясь на скрипящий протез, молча и покорно вышел. Дядя Миша Блиндер стоял у своей будки растерянный. Спираль растянутой фотоплёнки в его руке крупно подрагивала:
– Побойся бога, Сева! Он же нас съест!
– Подавится!
Вплотную за дядей Севой шёл заведующий столярным цехом и заискивающе вопрошал:
– Сева, может перенесёшь обед на одиннадцать? В чайной сгрузили две бочки. Только что с Окницы. Совсем свежее.
– Я сказал: в двенадцать! Я должен отдать клиенту телевизор.
Без малого двенадцать троица ввалилась в мастерскую.
– Сева! Имей совесть! Бери тарань и пошли!
В свои пятнадцать лет я где-то читал, что таранью хлещут по доске. Но что это такое, и зачем хлещут, выяснить не удосужился. Повода не было.
Наконец дядя Сева помыл руки. Скрывшись за широкой занавеской, снял синий халат, переоделся в свой, всегда отглаженный, бежевый костюм. Подойдя к моему столу, выдвинул шуфляду. Сердце моё ёкнуло.
– Где тарань, Женя?
– Какая тарань?
– с нудьгой в животе я начал догадываться.
– - Рано утром я положил вот сюда тарань. Где она?
– Сухая гнилая рыба?
– Где она?! Что ты с ней сделал?
– Она воняла. Я вышвырнул её в крапиву.
Несколько пар неподвижных глаз стреляли в меня недолго. Все бросились к выходу. Через пару минут вся крапива лежала на земле истоптанной. Тарани нигде не было. Сейчас думаю, что тогда тарань была утащена каким-либо котом.
Дядя Миша Блиндер переступил порог:
– Как нехорошо ты поступил, Женя! Надо было меня спросить. Ой, как нехорошо! Это директор заказал пиво и послал в Окницу комбинатовскую машину. Хотел мириться с Севой. А ты? Ой, что теперь будет? Ц-ц. Ах!
До конца дня уже не было ничего. Я работал один. В пять часов дядя Миша закрыл мастерские своим ключом. Лишь в конце работы я вспомнил, что из-за тарани сегодня не пообедал вообще.
Поплёлся в чайную. Ни настроения, ни аппетита. Заказал суп харчо и ещё что-то. Сел лицом к раздаточному окну, за которым сновала известная на весь район толстая повариха Панаида. Аппетит пришёл во время еды. Суп был очень вкусным. Да и сметаны в суп Панаида мне ложила почему-то всегда полную столовую ложку.
Справа от входа открылась дверь в отдельный кабинет. Там всегда обедали начальники. Громкие оживлённые голоса вывалились в общий зал вместе с клубами табачного дыма. Раздался возглас:
– Вон и таранька обедает!
В дверях кабинета толпилась компания во главе с директором. Над всеми вызвышалась львиная голова дяди Севы. Кто-то снова вспомнил о тарани. Мощный хохот потряс чайную. Я поперхнулся и закашлялся. Кто-то из посетителей поинтересовался причиной смеха. Через минуту хохотала вся чайная. Мне уже было не до еды. А директор громко сказал:
– Плохо работаешь с кадрами, Сева! Учить надо!
Выручила меня толстая Панаида:
– Разоржались!...Как...
– дальше прозвучали сравнения, которые неудобно воспроизвести.
– И хорошо, что мальчик не знает. Всему своё время!
... Историю с таранью дядя Сева любил рассказывать несколько десятилетий подряд во время наших встреч на днях рождения, на природе с шашлыками, ухой, и, особенно, с вареными в любистке, раками.
После летней стажировки в Тырновской радиомастерской, приезжая домой на выходные, я часто обнаруживал на веранде радиоприемники, принесенные односельчанами для ремонта. Субботний вечер и воскресенье до обеда я тратил на выявление неисправностей и ремонт.