Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства

Единак Евгений Николаевич

Моему отцу тогда было чуть больше сорока лет.

Потом мы пошли в зоомагазин. В огромном окне в песок была воткнута большая ветка. По ветке прыгали, перелетая, два маленьких зеленых попугайчика. Двери были закрыты на огромный висячий замок.

– Закрыт, слава богу.
– тихо сказал Алеше отец.

Он думал, что я не слышу.

Потом Алеша покатал нас на трамвае. Весь трамвай трясся, гудел. Особенно неприятно было на поворотах, когда навстречу нам несся другой трамвай. Я был уверен, что трамваи сейчас столкнутся. Но в самый последний миг трамваи

пролетали мимо друг друга.

Выйдя из трамвая, мы шли куда-то узкими улочками. В одном из окон за столом сидел лысый часовщик и, закрыв один глаз черной трубочкой со стеклом, рассматривал, лежащие на ладони, разобранные часы. Но Алеша указал мне на само окно. Я остолбенел. На игрушечном турнике безостановочно вертелся деревянный спортсмен, размером не больше карандаша. Он выделывал совершенно невероятные трюки и не останавливался ни на секунду.

Рядом в стеклянном шаре без конца крутилась вертушка. Я присмотрелся. Крылышки были прикреплены к оси, которая упиралась в ямки на стекле. И все! Нет моторчика, никто не крутит. Заметил только, что одна сторона тонких крылышек была ослепительно белой, а другая абсолютно черной. В недоумении я оглянулся на Алешу. Он пояснил:

– Вертушка крутится от света. Чем ярче свет, тем быстрее вращаются крылышки. Смотри!

Алеша закрыл собой солнечный луч, падавший на чудо-вертушку. Вращение стало медленным. Алеша отошел, открывая вертушку солнцу. Крыльчатка снова закрутилась быстрее. Чудеса!

– А она продается?
– Я уже представил вертушку на столбике возле погреба.

Отец с Алешей рассмеялись. Отец ответил за Алешу:

– Продается, но надо показать школьный табель, чтобы в четвертях и за год были одни пятерки.

– Тогда тебе никогда не видать такой вертушки. Ты вообще был круглым троечником.

У отца отвисла челюсть. Он дико смотрел на меня.

– Это еще откуда ты взял?

– Так вы же сами с мамой рассказывали, какое тяжелое у тебя было детство.

Действительно, когда у нас на посиделках была тетка Мария и дядя Миша Кордибановский, они рассказывали, что мама в школе была круглой отличницей, несмотря на то, что село украинское, а школа была румынская. Она до сих пор помнит все стихотворения, историю и арифметику. А отец начинал учиться в конце октября, когда заканчивал пасти овец.

А в апреле баба София приходила в школу и упрашивала учителя Кукульского отпустить отца снова. При этом она носила Кукульскому яйца и орехи за то, чтобы тот поставил за год тройки и перевел в следующий класс. А всего классов было четыре.

Отец долго смотрел на тротуар, слегка качая головой. Алеша так же долго, весело смеялся. Потом отец сказал:

– Вот и поговори, вспомни.

Мы вышли на большую площадь.

– Это театральная площадь.
– сказал Алеша, - На той стороне площади театр, вон то красивое здание. А налево, куда мы идем, мой медицинский институт. А обедать мы будем в кафе "Театральное".

Мы прошли мимо института. Огромные двери, покрытые лаком, казались очень тяжелыми. По обе стороны дверей на красных табличках надписи на русском и украинском языках: Черновицкий медицинский институт. Пока я шел по городу, я читал вывески на украинском и почти все понимал. Только слова "Лазня" и "Перукарня" были для меня более чем странными.

Мы вошли в помещение кафе. Дверь нам открыл усатый дед в черной, обшитом золотыми нитками, форме и указал на свободные столики. Все не так, как было в Сороках. Там наливали борщ за стойкой и передавали, а Алеша ставил тарелки на поднос. А тут Алеша взял лист бумаги, на которой были напечатаны названия блюд. Он что-то сказал официантке и та скрылась за простенком. Вскоре она появилась с блестящим подносом поставила на стол салаты из огурцов и три тарелки супа, в которых плавали по пять маленьких круглых котлет.

– Я никогда еще в мае не ел огурцов. И вареных котлет тоже. Только уж очень мелкие они. Разве наешься?
– пролетело в моей голове.

Пока мы ели суп с фрикадельками, официантка принесла еще три тарелки. В каждой из них был большой кусок мяса, жаренная картошка, а на мясе еще и жареное яйцо. Вот, сейчас нормально. Хорошая учеба у Алеши. И я бы так учился. В довершение ко всему на столе появились три стакана компота. Когда мы поели, подошла официантка. Расплатился отец. Как мне показалось, обед обошелся дороговато.

Когда мы вышли из кафе, отец сказал:

– Посидеть бы, где нибудь. Только все лавочки прямо на солнцепеке.

– А пойдемте в кино, - сказал Алеша.
– в "Жовтне" идет интересная кинокомедия.

Пока мы шли, я вспомнил, что жовтень это октябрь. По нашему радио АРЗ мы часто слушали Киев. В "Жовтне" очередь в кассу была большая. Алешу окликнул высокий парень, стоявший возле кассы. Алеша показал ему три пальца.

– Это Андрей Чайка. Мы с ним учимся в одной группе.
– объяснил Алеша.

Скоро Андрей подошел к нам и отдал билеты. Алеша полез в карман. Андрей уже на ходу бросил:

– Завтра отдашь! - и побежал к девушке, стоявшей у колонны.

Фильм назывался "Она вас любит". Вместе с залом хохотали и мы с Алешей. Это была настоящая комедия. Только отец не смеялся. Он спал сидя, опустив подбородок на грудь. Голова его иногда резко вскидывалась, особенно когда мы громко смеялись. Мне показалось, что отец несколько раз всхрапнул.

После кино мы вышли удовлетворенные. Особенно отец. Сказал, что хорошо отдохнул. Я тоже.

Солнце уже склонялось к закату.

– Пора на квартиру,- сказал отец, - будем потихоньку собираться на поезд.

Стало грустно. Такой был день! Как быстро он прошел.

Когда нам открыли дверь, пришлось обходить перевернутый велосипед, купленный хозяином квартиры для дочки, чуть старше меня. Хозяин пожаловался Алеше:

– Купил велосипед, а колесо сильно трет. Надо будет завтра в ремонт.

Я уже присмотрелся. Это был "Орленок", как у Адольфа Горина. На нем я и научился кататься. А заднее колесо не было выставлено вообще. Я обратился к хозяину: