Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
– Конюшня была через дорогу от нашего дома, - рассказывал отец, - у Франека. Я успевал сделать все по конюшне, прибегал домой. Успевал по двору, работал в огороде. К двенадцати снова надо было быть в конюшне, хотя все лошади с повозками были в поле. В двенадцать завхоз, по дороге на обед, проверял состояние конюшни.
Завхозом, с самого первого дня организации колхоза, назначили одного из двоюродных братьев отца. В сороковом, как только "пришли русские", родственник уехал на шахты. Там его застала война. Когда фронт с отступающими советскими войсками приблизился к Донбассу,
Домой вернулся в июле сорок пятого, когда миновала опасность быть призванным на фронт. Оказался в числе коммунистов с самым большим партийным стажем в селе. Даже дома говорил только на русском языке. Рвался в председатели. Но, приехав в село, первый секретарь Тырновского райкома Владимир Федорович Берекет, побеседовав со всеми кандидатами на руководящие должности колхоза, сказал Жилюку:
– В завхозы. А там посмотрим.
Так двоюродный брат отца стал его начальником.
С первых дней завхоз проявил небывалое трудовое усердие. Во всё вмешивался, всё было не так, как надо. Пространно рассказывал, что он знает, как надо делать правильно. Вот если бы он был!... Назар брезгливо морщился. Однако, там, где надо было идти против сильного, либо против нескольких человек сразу, "партейный" энтузиаст тушевался. Мишенью своего растущего административного рвения он избрал моего беспартийного отца. Часто повторял привезенное то ли с Донбасса, то ли из Ташкента изречение:
– Бей своих, чтоб чужие боялись!
К двенадцати на фондовском коне под седлом завхоз ежедневно ехал на обед. По дороге домой он заезжал на конюшню. Самым внимательным образом проверял чистоту помещения, наличие корма, состояние сбруи.
Никогда не убиравший в собственном, по-хозяйски оглядывал чужой двор:
– Этот стожок к завтрашнему дню перенести и сложить под акацию!
Назавтра для стожка находилось другое место.
– Сними паутину под потолком! И шевелись! От меня никуда не денешься. Приеду и проверю ночью!
Вот этого отцу хотелось меньше всего. До того дня отец наивно считал ночи своей личной, не подлежащей обобществлению в колхоз, собственностью. Ночи отцу ох как были нужны!..
...Вытянув голодную зиму на сорок седьмой, отец задумался:
– Муки до нового урожая оставалось впритык, - рассказывал мне много лет спустя отец.
– тебе исполнилось чуть больше семи месяцев, Алёше - девятый год. Кормить надо, одеть во что-то, тёлочку купить, чтобы вырастить для молока, поросенка выкормить.
Помог случай. На одной из свадеб отец встретился со знакомым из Брайково, жена которого имела родственников в Елизаветовке. Инвалид ещё с первой мировой, без ноги, с негнущейся рукой, пожаловался отцу:
– У меня две десятины земли. На всю семью я один мужик, - показывая на свою отсутствующую ногу и скрюченную ранением руку, брайковчанин сказал.
– Лошади нет, нанять некого. Вам хорошо! Вы в колхозе...
Отец соображал недолго. Договорились быстро. Отец пашет всё поле, сеет, убирает. Урожай пополам. Ударили по рукам.
Сам отец не пахал. В счет зерна с будущего урожая брайковский надел вспахали два Мошанских сродственника - Еремчуки, братья мужа тетки Павлины, сестры отца. Засеял отец за ночь вручную. Следующей ночью забороновал.
– Як бог почув (будто услышал бог), после посева один за другим прошли обильные дожди. Всходы были дружными.
– рассказывал отец.
– мы с мамой радовались. Будем с хлебом!
Однажды в село на райисполкомовской бричке прибыл очередной особист. Худой, в цивильных кортовых штанах, выцветшем френче. Но главным было то, что в село он прибыл без оружия. Особист привез с собой в тощей папке какие-то списки. Расположившись в сельсовете в выделенной комнате с койкой, там же поставил стол. Сельчане поняли, что уедет этот особист не скоро.
Ситуация стала понемногу проясняться, когда особист вместе с штатным дежурным по сельсовету всех времен Михаилом Брузницким стал обходить дома призванных в начале войны румынами, а потом воевавших в рядах советской армии. Здороваясь, ненадолго заходил в дом, выходя, мельком оглядывал дворовое хозяйство. Особист не считал мешки, не прикидывал вес поросенка, не спрашивал, когда отелилась корова. Он даже не смотрел в сторону пустых, сложенных у забора друг на друга ульев. Скудных запасов, оставленного на зиму, мёда не хватило. Все пчелы в тот год погибли.
Сельчане насторожились. Это было что-то новое. А новое всегда несет в себе опасность. Это, в своей, годами наработанной, первозданной крестьянской мудрости, твердо усвоили сельчане за недолгие годы частой смены власти.
Как осенним ветром уносит сухой желтый лист, так приезд особиста навсегда выдул из села "уполномоченного с правом ношения оружия" Яшу.
Приходил, по рассказам мамы, особист в сопровождении дежурного и в наш дом. Мама, обеспокоенная вопросами особиста, вечером поделилась тревогой с отцом.
– Побачим, - сказал отец.
– За войну мне бояться мне нечего.
Стал вызывать особист бывших фронтовиков, которые до сорок четвертого служили у румын, а потом в советской армии.
– Работал особист по ночам, - рассказывал отец. Днем больше отсыпался. Кормить готовила старушка, жившая неподалёку от сельсовета. Пришел за мной Миша Брузницкий на закате:
– К особисту на десять часов вечера. Велел захватить с собой военный билет и красноармейскую книжку.
Первый вечер особист допрашивал отца около двух часов:
– Когда призвали румыны? Где служил? Что делал по годам? По месяцам?
Сказанное отцом тщательно записывал. Потом перешел к службе в советской армии. При каких обстоятельствах призвали, когда проходила переподготовка и переформирование, где служил, номер части, в каких боях участвовал, имеются ли награды. И снова тщательная запись. В конце, развернув лист, велел прочитать и поставить подпись.
– Из села никуда не выезжать. Можете понадобиться ежедневно.
– Подав небольшой листок, велел расписаться о неразглашении содержания допроса.