Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Один раз я наблюдал, как Архипка насекает верхний жернов. Из под мерно тюкающего по камню топорика вылетала каменная пыль. Но гораздо интереснее было видеть отлетающие в сторону и гаснущие на лету искры. Я старался провожать взглядом каждую искру, надеясь, что она долетит до доски. Но ни одна искра не долетала, а у меня почему-то начинала кружиться голова. Закончив насекать, Архипка веничком тщательно выметал канавки в камне, а потом выдувал. Насечка на камне у Архипки выходила похожей на огромный цветок. Я думал, что цветок он высекает для красоты.
Один раз перед Рождеством мама запарила
Держась рукой за круглую палку, вбитую в столб, мама стала попеременно нажимать ногами на доску по обе стороны трубы , закрепленной на толстом чурбаке. Колотушка при этом мерно била зерно в ступе и была похожа на огромную птицу со стоящей мамой на спине. А птица все клевала и клевала зерно из деревянной ступы.
Перемолов все зерно, мы вернулись домой. Меня удивило, что почти все зерна пшеницы остались целыми. Но мама сказала, что так надо, потому и била она тихо. Дома мама пересыпала пшеницу в большое решето и пересеяла. Под решетом выросла горка шелухи. Потом мама сварила кутью. С маком и с медом. Ели все, кроме меня.
Каждой весной Архипка вытаскивал из сарая и устанавливал под орехом возле дворовой плиты деревянный верстак, похожий на парту, только наоборот. Там, где должен сидеть ученик, Архипка устанавливал длинное цинковое корыто (из оцинкованной жести).
Парта со всех сторон была обвешана вальками, как для стирки, круглыми палками, распорками, планками и колодками, напоминающими деревянную ногу. Были даже какие-то пружины и крючки. Каждый инструмент имел свое место и Архипка брал его почти не глядя.
Прошло около шестидесяти лет и я не могу точно вспомнить ни смысла, ни последовательности каждой операции. Все происходило в каком-то сказочном, потерявшем время, ритме. Архипка наливал в корыто горячую воду, разбавлял ее холодной, постоянно трогая рукой. Брал большой клок вовны (овечьей шерсти) и мочил ее в воде. Вода сразу приобретала какой-то серо-коричневый цвет, вокруг начинало сильно пахнуть овцами.
Небольшими клочками шерсти он равномерно обкладывал форму из сукна так, что получался рыхлый, плоский и страшно уродливый валенок. Затем он начинал его валять, точно так, как мама месила тесто.
Потом он катал валенок разными ребристыми вальками, бил, переминал, постоянно подливая на него не очень горячую воду. Затем он вынимал форму и продолжал валять, лупить и катать, пока валенок не становился твердым. Тогда он приобретал форму настоящего валенка.
Мы внимательно наблюдали за его работой, зачарованные волшебным превращением клочьев шерсти в валенок, который можно было одеть. Тогда до нас не доходило, сколько физических усилий затрачивал этот немолодой, с множеством рубцов от ранений, человек. Сколько его пота выливалось на будущий валенок, сколько паров неприятно пахнущей овечьей шерсти, он вдыхал. А ведь за свою работу он брал с сельчан сущие гроши.
Наблюдали мы за его работой молча, зная, что он не приветствовал в других говорливость. Сам он часами работал молча, иногда поглядывая на солнце. Однажды, повесив готовый валенок на сушку, он закурил самокрутку, поглядывая на нас.
Затем, взяв небольшой клок шерсти, стал катать его круговыми движениями и поливать водой. Затем катал широкой доской с какими-то пупырышками, потом снова руками. Вырисовывалась форма шарика, который постепенно уменьшался в размерах, становился все более круглым. Катал, выжимая последние капли воды, стекающие по наклону парты в корыто.
Мы замолкли. Это было что-то необычное. Некоторые уже начинали догадываться. Архипка, взяв шерстяной шар в руки, пальцами попробовал его упругость. Неожиданно он коротко размахнулся и резким для своего возраста движением косо ударил шаром об землю. Высоко подпрыгнув, мяч (мы это уже поняли) перелетел через колодец, ударился об землю и, несколько раз подпрыгнув, покатился по дороге.
Мы завизжали, как дикари, и бросились, не умещаясь в широкой калитке, на улицу за мячом. До вечера мы играли только шерстяным мячом, кидая его вверх, вдаль и с силой ударяя его об землю. Довольно долго служил нам валяный Архипкой мяч, постепенно разрыхляясь и теряя прыгучесть.
Из года в год двадцать третьего февраля, в день Советской Армии наша классная руководительница и старшая пионервожатая организовывали сбор пионерского отряда, где участники войн рассказывали нам о боевых действиях. Из года в год приглашались Купчак Филипп, отец одноклассницы Люси и мой отец. Постоянно приглашался и Архипка, как участник гражданской и Великой Отечественной войн. После небольшого художественного вступления мы слушали воспоминания бывших воинов.
Если Купчак и мой отец рассказывали о том, как было холодно в вагонах, как вычерпывали из окопов грязную воду, как спали стоя, то Архипка очень красочно и долго рассказывал нам о том, как он мчался на тачанке, как строчил пулемет, как жестокие белогвардейцы вырезали на спинах красноармейцев звезды. Затаив дыхание, мы каждый год внимательно слушали Архипку. Мне становилось неловко и стыдно за моего отца, который в войну сидел в мокром окопе, а Архипка отважно мчался на тачанке, расстреливая врагов.
Из года в год, вновь и вновь Купчака, Архипку и отца принимали в почетные пионеры, повязывая им красные галстуки. В один год, выступая перед нами, Архипка говорил, как-то растягивая слова. В какой-то момент среди учителей возникло небольшое замешательство, которое прошло мимо нашего сознания.
По дороге домой я шел в нескольких шагах сзади отца и дяди Фили. Они что-то оживленно обсуждали и смеялись. Идущий навстречу наш сосед, спросил их:
– Ну что, снова вас приняли в пионеры? А Архипку тоже? Чему вы смеетесь?
– Приняли. А Архипку, наверное, в последний раз.
– ответил Купчак.
– Отчего же? Ведь он выступает в каждом классе.
– Сегодня он пришел в настроении, видимо угостили. В результате он перепутал, кто вырезал звезды на спинах красных.
Сосед так же весело засмеялся. Мне стало очень обидно за Архипку. В последнее время его иногда слегка пошатывало, но от этого он становился только добрее. Я был твердо уверен, что все просто завидуют его воинской доблести.
Не помню, приглашали ли впоследствии Архипку на сборы отрядов? Мы закончили семилетку и учились в Дондюшанах. Но уверен, что без Архипки было скучно и неинтересно. В наших глазах он был гораздо более мужественным и умелым воином, чем остальные.