Вдова живого мужа
Шрифт:
— Здравствуй, Танюша, так вот для каких нужд взял нас на работу Федор Арсентьевич! А нам об этом — ни полслова! Таинственные явления человеческой психики, парапсихология, неизученные способности человека… И вот чем все закончилось!
— Здравствуйте, Ян! — сказала Таня, крутя в руках тряпку. — Федор Арсентьевич здесь ни при чем, я сама выразила желание…
— Мы опять на "вы", — протянул Ян, — а я-то думал, мне все обрадуются и хотя бы кое-кто пожалеет…
— Давай я тебя пожалею, — предложил Федор, — особенно, если расскажешь, где это тебя угораздило.
— Так, пустяки! — Ян прошелся перед товарищами, слегка выпятив грудь. — Небольшая царапина. И ещё кое-что…
Он вытащил из кармана часы и торжественно щелкнул крышкой, давая им прочитать надпись.
— Дорогие, — протянул Головин. — Расщедрились, видать, неспроста, организация серьезная. За что это дают, если не секрет?
— Помог им задержать убийцу, — небрежно проронил Ян. Татьяна ахнула. Головин постучал пальцами по столу.
— Положим, волнует это тебя в гораздо большей степени, чем ты стараешься показать, — он внимательно посмотрел в глаза юноше. — Небось гордишься, какой ты мужественный, самоотверженный, воспарил над простыми смертными… Нам можно, как и раньше, тебя по имени звать или непременно Ян Георгиевич?
Белая повязка ещё больше оттенила вспыхнувший на лице Яна румянец. И правда, почему он так заважничал, так распустил перья именно перед Танюшкой? Хочется выглядеть в её глазах героем? Ведь никому из студентов он и словом не обмолвился, а уж тем более не стал тыкать в нос своими часами.
— Наверное, у меня чесотка, — со вздохом сказал он, — только у других больных чешутся спина, руки, ноги, а у меня — язык.
Татьяна прыснула. Она уже не сердилась на него, хотя и совсем недавно твердила себе: "Он для меня больше не существует!" Получается — сердцу не прикажешь? Не хотела бы о нем думать, да само думается! И во сне она продолжала танцевать в его объятиях, сидеть рядом с ним за столом и долго прощаться у дверей квартиры, а потом с колотящимся сердцем вспоминать его черные глаза, глядящие прямо в душу!
Словом, дремавшее сердце проснулось и теперь не давало спать своей хозяйке. Новое чувство тревожило: она как бы перестала принадлежать себе самой. О чем бы Таня ни думала, всегда её мысли возвращались к Яну. При звуках его голоса она бледнела, от её прикосновения её бросало в дрожь. Выходило так, что любовь была болезнью потяжелей, чем брюшной тиф? Больше Таня ничем не болела, потому и сравнить не могла…
Особенно огорчали её мысли о том, что ничего такого к ней самой Ян не чувствует! Для него наверняка это просто отношения двух товарищей. Правда, иной раз она вспоминала слова Зои о том, что прежде у Яна не было девушки, но ведь она могла и не знать…
Благодаря Яну в маленькой квартирке Филатовых стал появляться и профессор Подорожанский, отчего жизнь Таниной мамы тоже круто изменилась. Александра Павловна поправилась, ещё больше похорошела, но беспокойство стало преследовать и её, хотя совершенно другого характера. Алексей Алексеевич каждодневно заявлялся к ним с огромным пакетом продуктов в руках: ему доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие заботиться о женщинах, и он не замечал, что это проявляется у него в гипертрофированной форме.
— Заберите ваш ужасный пакет и больше никогда ничего мне не носите! — возмутилась как-то старшая Филатова. — В конце концов, мы для вас — чужие люди! В какое положение вы меня ставите?!
— Шурочка, вы не можете запретить мне о вас заботиться! — отбивался он.
— Могу и запрещаю! — категорически приказала она. — Я, знаете ли, сударь, не привыкла быть обязанной. Купить у вас продукты я пока не могу, последнее колечко, обручальное, мы с Танечкой "проели" ещё в ноябре! Работу мне пообещали, но пока это только обещание…
Алексей Алексеевич, встретив такой отпор, растерялся. Он покупал в магазинах все подряд, не глядя на цены. Он тратил уже марки, которые получил в Берлине за публикацию своей книги о кишечнополостных операциях…
Сейчас Подорожанский топтался у порога с пресловутым пакетом в руках, не зная, что делать. Хотя давно понял: Александра Павловна не походит ни на одну из женщин, что встречались прежде в его жизни. Их было не так уж много, и Алексею Алексеевичу без труда удалось сохранить свою свободу и не обременять себя слишком серьезными отношениями. Если бы она и дальше позволяла ему заботиться о ней, то их роман перерос бы во что-нибудь идиллическое, как говорится, без особых последствий. Он, поставивший свою Шурочку на пьедестал, так и остался бы внизу, отправляя ей наверх свои знаки внимания. Тогда не понадобилось бы что-то в жизни менять. Если бы…
Если бы Александра Павловна была личностью заурядной, принимавшей жизнь как данность, в которой она не в силах что-либо изменить… Но Филатова по натуре была бойцом, и только длительное недоедание — последний кусок она старалась отдать дочери — на время выбивало её из колеи.
Наверное, от осознания того, что плыть и дальше по течению у него не получится, Алексей Алексеевич произнес слова, прежде в его речи не встречавшиеся.
— Шурочка, — сказал он, — выходите за меня замуж!
В комнате повисло молчание. Подорожанский, ошеломленный собственной смелостью, так и остался стоять у порога. Сидящая у стола Александра Павловна застыла: она подозревала, что их недолгое — недельное — знакомство может перерасти во что-нибудь серьезное; профессор так изменился, не сводит с неё глаз, помолодел и посвежел, но чтобы это было так скоро…
— Мое предложение вам неприятно? — нарушил молчание профессор. — Конечно, вы молоды, красивы, а я старый закоренелый холостяк…
И осекся от её звонкого веселого смеха.
— Алексей Алексеевич, Алеша, какой вы, право, горячий! Ну нельзя же так быстро! Мы даже не успели как следует узнать друг друга, привыкнуть…
— Я вам и предлагаю привыкать, — уже осмелел Подорожанский, — но вместе. Я скучаю без вас, мне больно даже представить себе, что вы можете недоедать или быть лишенными чего-то необходимого. А ваша маленькая холодная квартирка? Не забывайте, дорогая, у вас дочь — девушка, ей опасно переохлаждаться…
— Все ясно, заговорил врач. Дайте подумать хоть денек! Вы и так застали меня врасплох. Нужно поговорить с Таней.
— Так я уже поговорил.
— Что?! — казалось, Александра Павловна не верит своим ушам.
— То есть не впрямую… — смешался профессор, — просто вчера Танюша призналась, что совсем не помнит своего отца, я и спросил, не хотела бы она видеть своим отцом меня?
— И что Татьяна?
— Сказала, что не возражала бы.
— Час от часу не легче — заговор! — Александра Павловна говорила подчеркнуто возмущенно, но глаза её смеялись.