Вдовы носят траур
Шрифт:
– Могу я задать вопрос? – спросил я.
– Можешь задать вопрос. Но я не отвечу, если он мне не понравится.
– Почему вы позвонили мне?
– Просто чтобы ты не лопнул от самодовольства, считая, что вчера вечером был большим умником. Я еще не говорил с твоим клиентом. Но когда поговорю, ты сразу узнаешь от него об этом.
– И когда это произойдет?
– Я еще не совсем готов к тому, чтобы предъявить ему свои требования. Но ты услышишь от него кое-что уже сегодня до полуночи. И он будет при этом в полной панике.
– Может быть, вы расскажете мне, чего вы хотите?
Снова
– Знаем мы эти старые штучки частных детективов. Ваша техника – удержать человека разговором подольше. Быть хладнокровным. Не терять голову. Говорить и заставлять говорить другого. А в это время ваша секретарша небось уже пытается установить, откуда я звоню. Если хотите, я вам сам скажу, откуда звоню, и назову номер телефона…
– Не стоит, – сказал я. – Просто интересно знать, что у вас на уме.
– Я скажу, что у меня на уме. Мне очень не понравилось, когда ты потребовал, чтобы я дал снять свои отпечатки пальцев.
– Догадываюсь об этом, – сказал я.
– Когда ты все же заставил меня сделать это, то по-настоящему задел меня за живое. А задев меня за живое, ты открыл дверь для больших неприятностей, многих неприятностей.
– Неприятностей для меня?
– Для тебя. Для Баффина. Для всех.
– А что, собственно, плохого в отпечатках пальцев?
– Мне это не нравится. И все. У меня нет преступного прошлого, и никто не может что-нибудь навесить на меня, используя эти отпечатки. Но мне не нравится сам факт. И еще, Лэм, я хочу вернуться к расписке, которую я подписал. Я готов дать тебе короткую расписку в получении десяти тысяч долларов. Если ты пойдешь мне в этом навстречу, я гарантирую, что больше никогда не предъявлю никаких требований ни Баффину, ни кому другому. Но я хочу получить назад бумагу с отпечатками пальцев! Хочу от тебя заверения, что с нее не сделано фотокопии! И хочу, чтобы ты принес извинения за грубое и оскорбительное отношение ко мне!
– А если я не сделаю, как вы хотите? – спросил я.
– Тогда ты пожалеешь о том, что у тебя не оказалось немного больше ума и немного меньше заносчивости, чтобы, пока было можно, отвести беду. Но я хочу защитить тебя и дать возможность сохранить лицо. Я скажу Баффину, чтобы он заставил тебя вернуть мне мою расписку и отпечатки пальцев, чтобы он заставил тебя сотрудничать со мной.
– Вы уже говорили с ним об этом?
– Еще нет. Но обязательно поговорю.
– Когда?
– Сегодня вечером. И после этого он сделает в точности то, что я попрошу его сделать. И тогда прежде, чем я захочу иметь дело с тобой, Дональд Лэм, ты попросишь у меня извинения. Или станешь самым несчастным сукиным сыном на свете. – Он бросил трубку.
Я вышел к Элси и сказал ей:
– Если снова позвонит Стармэн Калверт, скажи ему, что я занят и не могу говорить с ним. Ты записала наш разговор на пленку?
Она кивнула. В ее широко раскрытых глазах мелькнул страх.
– Дональд, – сказала она, – в его словах чувствуется опасность.
– Он пытался создать впечатление, что в его словах чувствуется опасность. Угрозы шантажистов всегда стоят ровно столько, сколько мы сами готовы заплатить.
Я улыбнулся ей, стараясь продемонстрировать уверенность и беззаботность.
Глава 6
«Баффинс Грилл» принадлежал к тем шикарным ресторанам, которые существуют главным образом для того, чтобы люди, посетив их, могли этим хвастаться и гордиться. Каждые три секунды на здании загорались огромные буквы: «БАФФИНС». Когда они исчезали, вспыхивало слово «ГРИЛЛ». Четверо или пятеро парней встречали посетителей у входа на автомобильную стоянку. Я подъехал к одному из этих молодых людей в униформе.
– Ваше имя? – спросил он.
– Дональд Лэм.
– О, мистер Лэм, мне поручено позаботиться о вас. Вашу машину я поставлю на лучшее место, и вы сможете без задержки взять ее, когда будете уезжать.
Я протянул ему чаевые. Но он отвел мою руку:
– У вас брать не велено. Вас принимают как гостей дома.
Я вошел в ресторан.
В коридорах в ожидании столиков толпился народ. Бар был переполнен. Возле входа стоял сам Баффин. Он подбежал ко мне:
– Прекрасно, Лэм! Очень рад, что вы смогли прийти. Ваши друзья уже на месте. Мы предоставили вам столик на втором этаже.
Ресторан занимал три этажа. Баффин лично сопровождал меня к лифту. В кабине он нажал на кнопку, и лифт начал медленно подниматься.
– Простите, что вчера я немного погорячился, Лэм, – сказал он. – Я нервничал. События разворачивались слишком быстро. Потом я все заново обдумал и пришел к выводу, что вы провели дело с высоким мастерством. Думаю, после такой работы новые попытки шантажа исключаются.
– Вчера вы были сильно раздражены, – сказал я.
– Был, – согласился Баффин. И через минуту добавил: – Но это было вчера.
Лифт остановился. Баффин открыл дверь и, церемонно поклонившись, повел меня в зал.
По стенам зала размещались закрытые занавесками кабины. В центре стояло пятнадцать или двадцать столиков. Те, кто обедал в кабинах, были скрыты от посторонних глаз. Те же, кто сидел в зале, были как экспонаты на выставке. На этой выставке Берта Кул и Фрэнк Селлерс торчали за своим столиком как главная достопримечательность.
Баффин церемонно довел меня до самого столика и, когда я садился, отодвинул для меня стул. Затем отступил назад и направился к лифту.
Селлерс посмотрел на меня из-за бокала с коктейлем. Берта сияла вежливой улыбкой.
– Привет, Шустрик, – сказал Селлерс.
Я растянул рот до ушей:
– Как самочувствие, сержант?
Он тоже осклабился:
– Как у человека добродушного и голодного. – Он поднял свой коктейль. – Я не собирался пить. Но у меня специальное разрешение устроить себе сегодня вечер крика на лужайке. Я голоден, мальчик. Я сегодня специально пропустил ленч.
– И я! – оживилась Берта.
Ко мне подбежала официантка.
– Ваш обед готов, сэр. Но, может быть, раньше вы хотите коктейль?
Через несколько минут она принесла мне «Манхэттен». Я поднял бокал, кивнул Берте и сержанту:
– За ваше здоровье!
Они выпили со мной. Официантка принесла поднос с деликатесами: икра, особый сыр, ломтики сладкого картофеля под соусом божественного вкуса. В серебряном ведерке со льдом стояла большая бутылка шампанского. С этого момента все закрутилось.