Вдовы (сборник)
Шрифт:
Клинг не смог бы определить ни названия, ни происхождения ни одной антикварной вещицы в лавке, хоть вздерни его на дыбу или медленно поджаривай на вертеле. Но он безошибочно определил, что находится в окружении предметов необыкновенной красоты. Полированная медь или дерево, отшлифованное до такой степени, что казалось покрытым своеобразной мерцающей патиной; крохотные часики, тикавшие, как цикады; величественные напольные часы, своим боем создававшие контрапункт тиканью; красивые штофы, красные, как рубины, или изумрудно-зеленые; ящички с серебряной филигранью, бронзовые светильники
— Да, конечно, я знаю ее, — сказал Мотт. — Позор, ужасающий позор — то, что с ней случилось... Такое милое, милое существо.
— Почему она заходила сюда девятого? — спросил Браун.
— Ну, знаете, она же моя покупательница. Бывала здесь постоянно, знаете ли.
— Но девятого было нечто особенное? Так? — спросил Клинг. Он подумал о тех восклицательных знаках: целых четыре штуки.
— Нет, нет, мне ничего такого не приходит в голову. Не помню.
— А я вам напомню: в ее календаре это было подчеркнуто весьма выразительно, — сказал Клинг.
— Ну-ка, дайте взглянуть, — произнес Мотт.
— Вы ее очень хорошо знали? — вступил в разговор Браун, чтобы отвлечь Мотта.
— В такой же степени, как многих других моих клиентов.
— И в какой же именно степени?
— Но я уже говорил, она бывала здесь довольно часто...
— И называла вас Томми?
— Все мои клиенты меня так называют.
— Когда она была здесь последний раз?
— По-моему, на прошлой неделе.
— Не в прошлый ли понедельник?
— Ну, я затрудняюсь...
— Ага, значит, девятого числа?
— Допускаю, что, может быть, и так.
— Мистер Мотт, — сказал Клинг. — У нас возникло предположение, что мисс Брауэр считала для себя очень важным приехать сюда именно в прошлый понедельник. Вдруг вы знаете — почему?
— О, — начал он.
"Сейчас расколется", — подумал Браун.
— Ага, теперь вспомнил! — сказал Мотт. — Это из-за стола.
— Какого еще стола?
— Я сказал ей, что жду поступления из Англии. Стол дворецкого. У дворецких есть такие особые столы.
— Когда вы ей об этом сказали, мистер Мотт?
— Ну... где-то в прошлом месяце. Она тогда заходила несколько раз. Ведь я вам уже говорил, что она постоянно заходила... При каждой оказии...
— Постоянно? Правильно, — сказал Браун. — Таким образом, когда она была здесь в прошлом месяце, вы сообщили ей о столике дворецкого...
— Да. Сказал, что это поступит из Англии примерно девятого. Вот что я ей сказал.
— А что представляет собой такой стол? — спросил Клинг. — Ну, вот это — столик дворецкого?
— Ну, это... Я бы вам показал, но, боюсь, что он уже ушел, то есть продан. Солидный, вишневого дерева, почти даром — тысяча семьсот долларов... Я подумал, что она нашла бы для него местечко в своих апартаментах. Она записала дату возможного прибытия и сказала, что перезвонит.
— Но вместо этого приехала сама?
— Да.
— В понедельник девятого?
— Да.
— Вот, значит, какая это была срочность: вишневый столик дворецкого.
— Изумительная
— В котором часу она была здесь? спросил Клинг. — В прошлый понедельник.
— Что-то около полудня. Чуть раньше. Скажем так: от половины двенадцатого до двенадцати.
— Вы это хорошо помните? Правда? — усмехнулся Браун.
— Да, как раз в это самое время. — И, словно по команде, в глубине лавки стали бить часы. — Это — "Джозеф Нибб", — почти светским тоном объяснил Мотт. — Так называются действительно редкие и дорогие, такие милые куранты...
Куранты пробили шесть раз.
Мотт посмотрел на свои часы.
— Мне кажется, это — точное время, — сказал Браун. — Огромное спасибо, мистер Мотт. За уделенное нам внимание.
— Спасибо, — произнес Клинг.
Когда они вышли на улицу, Браун спросил:
— Ты думаешь, он "голубой"?
— Но у него же обручалка.
— Я видел, но это ничего не значит.
— Что же это в самом деле такое — столик дворецкого, а? — спросил Клинг.
— Не знаю, — ответил Браун, глядя в небо. — Надеюсь, что Карелле завтра выдастся хороший денек.
Заместитель инспектора Уильям Каллен Брэди сообщил курсантам, что не питает особого доверия к организации подразделения, занимающегося переговорами с захватчиками заложников. Слушая его, Эйлин испытывала неловкость, чувствуя, что несколько перестаралась, выбирая одежду для курсов.
Это было их первое занятие. В четверг, 18 июля, в 9 утра. Обычно в рабочие дни она носила широкие брюки или тоже широкую юбку, удобные туфли на низком каблуке и сумку через плечо. Правда, это в том случае, если ее специально не обряжали, как куклу, когда приходилось выступать фигуранткой на улице. Однако с той ночи, когда она застрелила Роберта Уилсона, Эйлин больше никогда не наряжалась под "подставу". Она подозревала, что это было воспринято как увиливание от специальной работы. Конечно, не от той работы, за которую по штатному расписанию ей было положено жалованье... А все это, как она считала, и привело к тому, что она очутилась здесь этим утром. Таким образом, у нее была свобода выбора: остаться или уйти отсюда и заняться работой, которая бы не будоражила ее совесть.
На ней был элегантный костюмчик в бежевых тонах, очень шедший к ее огненной шевелюре и зеленым глазам, блузка цвета загара с галстуком, телесные колготки, туфли на низком каблуке и сумочка из кожзаменителя под крокодиловую кожу. Табельный револьвер — в сумке, рядом с губной помадой. Ну, конечно, в целом чересчур броско разодета! Другая женщина в классе, худенькая брюнетка с твердым недобрым взглядом, носила джинсы и белую хлопчатобумажную безрукавку. Мужчины тоже были одеты кто в чем: широкие штаны, спортивные майки, джинсы... Только на одном из них был пиджак.